Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

Эти слова так подействовали на чекистов, что они тотчас-же прекратили обыск и не стали даже его делать в других комнатах моей лаборатории. По окончанию обыска в лаборатории, который продолжался более 2-х часов мне сказали, что я свободен, и чекисты с комиссаром отправились делать обыск у начальника Академии, проф. Петровича. Этот обыск продолжался с 9 часов до 4-х часов ночи, и, конечно, ничего не была найдено, обличающую* контр-революцию, но чекисты взяли бриллиантовые вещи, все серебро, — вероятно, за труды по обыску. На другой день (это было воскресенье) были обысканы квартиры профессоров и преподавателей Академии, но у меня в квартире почему-то не было обыска. Может быть, причиной было, что я, по просьбе начальника, уступил одну комнату в моей квартире помощнику политрука. Это был совершенно невежественный человек, прямо из деревни, умеющий только читать и безграмотно писать. Я старался его воспитывать и сам убирал его комнату, потому что он никогда этим не занимался, a Jeanne Bruand, наша старая француженка, гувернантка моих детей и наш друг, наотрез отказалась не только убирать комнату этого политического просветителя русского народа, но даже и входить в его комнату. Она говорила ему, что он должен беречь электрическую энергию и гасить лампочки после своего ухода, и чтобы он брал пример с профессора, который и ранее всегда учил своих детей беречь казенное имущество. Видно мои наставления политруку пришлись ему по сердцу, и так тронули его душу, что он дал обо мне удивительно лестный отзыв, и комиссару и начальнику, за что я, вероятно, получил привилегию не быть подвергнут обыску. На прощание он также написал мне замечательное письмо, когда уезжал с квартиры: к сожалению, письмо это находится в числе моих бумаг в Ленинграде и потому я не могу привести его полностью. Одно только могу вспомнить, в конце письма он просит принять от него подарок оставшиеся неизрасходованные 11-12 поленьев дров за мое доброе и гостеприимное отношение к нему.

Через день после обыска в Академии, начальник был арестован и препровожден сначала на Гороховую, а потом переведен в тюрьму на Шпалерную. Мне, как старшему профессору, пришлось к великому моему прискорбию вступить в исполнение обязанностей начальника, имея такого приятного во всех отношениях комиссара. Первым его действием было передать мне список слушателей Академии, которых он полагает немедленно исключить, как совершенно неблагонадежный элемент. Я тотчас же задал ему вопрос: кто дал распоряжение об исключении этих лиц, на что получил ответ, что это распоряжение Выборгского районного комитета партии. Тогда я попросил его дать мне выписку из постановления этого комитета, но на это он мне ответил, что это дело секретное и такой выписки я получить не могу. Тогда я стал стараться возможно далее оттянуть исполнение этого, ни на чем не основанного безрассудного приказания, и спустя несколько дней стал уговаривать его не исключать, по крайней мере, слушателей последнего курса Академии, которым оставалось только 4 или 5 месяцев, чтобы окончить Академию. Я мотивировал ему мою просьбу тем, что Троцкий в печати не раз поднимал вопрос об увеличении технического образования в 'Красной Армии, и будет рассержен, если мы проделаем подобную операцию, лишив армию столь необходимых для нее артиллеристов-инжене-ров. Я поймал его на том, что он не справившись с мнением районного комитета партии, согласился со мной не исключать 10 или 11 человек из последнего курса. Этого только мне и надо было, так как я имел полное доказательство тому, что Районный Комитет партии здесь не при чем, а все дело его личная затея, чтобы выслужиться перед Чека. Зная, что без моей подписи не может быть уволен из Академии ни один слушатель, я стал оттягивать время и предложил ему совместно со мной обсудить поведение каждого слушателя, а также и его успеха и выбрать таких, каких не будет жалко удалить из Академии.

На мое счастье в это время приехал из Москвы от Главного Управления Военно-Учебных Заведений комиссар для ревизии всех военных школ в Петрограде. К сожалению, я не могу вспомнить его фамилию (помню, что он был армянин и много слышал обо мне), но он произвел на меня хорошее впечатление, и я ему откровенно рассказал, что творится в Академии, и что начальник Петрович арестован совершенно невинно. Конечно, я ему сообщил и о желании комиссара удалить некоторых слушателей, но что я упорствую, не зная, за что их хотят удалить. Он мне посоветовал позвонить помощнику комиссара по управлению военно-учебными заведениями в Петрограде, тов. Симонову⁷), и об’яснкть мою точку зрения на весь этот вопрос. Я немедленно соединился с указанным комиссаром и рассказал ему всю обстановку дела, получил от него распоряжение никого не увольнять, ничего не говорить Ковингонту о нашем разговоре с ним, а в конце нашего разговора он сообщил мн$, что он завтра-же пришлет новое лицо в качестве помощника Ковингонта, которого я должен осведомить обо всем случившемся в Академии.