Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2

iKpaca и гордость революции — матросы в Кронштадте также поняли, что они обмануты большевиками, и так как их положение было не лучше положения петроградских рабочих, то и они выступили с целым рядом требований о коренном изменении, невыносимого режима, созданного большевиками. Выступление рабочих не было согласовано с кронштадтцами и произошло за две недели до выступления матросов, и для власти было легче подавить порознь эти два восстания. С другой стороны, матросы начали свое восстание в начале марта, когда лед на Неве и на взморье был еще достаточно крепок, а потому Красная Армия могла аттаковать Кронштадт по льду.

Для нас, мирных жителей, восстание Кронштадта было совершенно неожиданным. Я помню, что я ехал с лекций из Лесного Института, и сразу заметил большое оживление в городе: на стенах домов были расклеены печатные об’явления, извещавшие о восстании матросов и солдат в Кронштадте. В об’явлении говорилось, что во главе восстания стоит начальник артиллерийской крепости, бывший ген. Козловский, контрреволюционер, враг народа, и что его и других изменников советской власти ждет смертная казнь. Конечно, никто не верил, что восстание могло быть организовано офицерами; наоборот, эти матросы приказали Козловскому и другим офи^д церам командовать восставшими частями. По дошедшим до нас тогда слухам, мы узнали, что матросы, признавая необходимость сохранения советов, требовали, чтобы эти советы выбирались бы закрытой баллотировкой из всех граждан, а не только из одних коммунистов; было выставлено также требование об отмене продразверстки, заградительных отрядов и т. п. Все требования взбунтовавшихся матросов были симпатичны для петербуржцев, -и- всем было досадно, что волнения среди рабочих не совпали с восстанием в Кронштадте. Петроград был об’явлен на военном положении, и жители должны были сидеть по домам с 8 час. вечера до б утра. Зиновьев, как присуще было его характеру, совсем потерял голову и, донося обо всем в Москву, просил немедленной помощи. Положение в Петрограде создалось очень тяжелое, и мы, мирные обыватели, не забыв еще большевистской мести и расстрелов после нашествия Юденича, предугадывали, что после подавления восстания, нам придется снова пережить полосу террора над совершенно невинными людьми. Я был убежден, что этот бунт будет скоро подавлен, и старался доказать многим своим оппонентам, что опрокинуть большевиков, которые в течении ЗУ2 лет с’умели выиграть гражданскую войну и организовать сильную власть в стране, не так-то легко.

Из Москвы был прислан на помощь Петрограду JI. Д. Троцкий, которому были даны диктаторские полномочия. В течении более двух недель мы слышали непереставаемую стрельбу из больших судовых орудий, а также из полевьцс пушек и пулеметов. Вся жизнь в городе приостановилась, и все помыслы были направлены на ожидание вестей из Кронштадта.

Интересно было наблюдать растерянность многих коммунистов, — в особенности тех, которые занимали ответственные места. Так, в ПСНХ председатель Химического отдела, мой начальник Рябинин, имел совершенно растерянный вид и что то бормотал, когда обращались к нему за приказаниями. У него было такое выражение лица, как будто он уже приговорен к смерти и приведение приговора в исполнение только временно отложено. В разговорах с ним чувствовалось, что он не прочь уступить восставшим и постараться уладить весь инцидент мирным путем. На основании моих наблюдений, Рябинин вошел в партию¹ не по убеждению, а исключительно из рассчета. Он мне сам рассказывал, что у него на Охте в доме сохранился прежний уклад жизни, и его жена, очень религиозная женщина, соблюдает все церковные посты и празники и в их спальне находятся иконы. Таких коммунистов как Рябинин, насчитывалось в партии громадное количество и мне приходилось очень часто выслушивать чистосердечные признания, почему мой собеседник записался в члены партии. Помню, один раз, рано утром, в вагоне на пути в Калугу, я встретил знакомого проводника и разговорился с ним. Конечно, темы были у всех одни и те же: так как это было в самом начале Нэп’а то он по секрету спросил меня, — правда ли, что коммунизм скоро кончится и что все пойдет по старому? Я, конечно, заинтересовался, почему он так думает и получил ответ:

«Знаете, у меня семья, дети, прокормиться на жалованье невозможно, я и записался в партию; да и другие мои товарищи сделали также, мне и нельзя было оставаться в стороне, а то совсем удалят со службы. Вот теперь, после Нэп’а, я и опасаюсь, как бы нашего брата, после уничтожения коммунизма, не подвергли бы суровым наказаниям».

Я от души рассмеялся над наивностью моего собеседника, и, понятно, постарался успокоить его, сказав, что на наш век этой власти хватит.