Жизнь Отечеству. Честь никому. Памяти адмирала Ивана Ивановича Чагина

Оказалось, что нам перебило штаг (снасть, удерживающая мачту от продольного раскачивания).

Около «Урала» всплеснуло несколько раз. Корабль начал оседать носом. На мачте появился сигнал о бедствии.

«Светлана» подошла к нему и приказала передать команду на «Корею». Одну за другой спустили все шлюпки. Битком набитые, зацепляя одним веслом за другое, покинули они свой корабль. На палубе никого не осталось.

Но вот и «Светлана» клюнула носом. Отделившись от «Урала», вступила в свое место и, несмотря на пробоину, продолжала держаться в строю. С боку висел у нее на одних талях паровой катер. Передние перебило и он, свесившись кормой, почти касался воды.

Продолжаем маневрировать, вернее, бросаться из стороны в сторону, следуя движениям «Олега».

Броненосцы уже сделали один галс, приблизились к нам и снова легли на прежний курс.

Японские крейсеры, опасаясь двойного огня, оставили нас в покое. В тумане обрисовались японские броненосцы. Между нами заходили концевые корабли 2-го броненосного отряда.

Позади, отставая от всех, «Ушаков», далее тянутся остальные адмиралы. У «Сисоя» сильно горит между труб. «Ослябя» в колонне не видно. Несмолкаемый гул, огненные змейки и фонтаны свидетельствуют о том, что бой в самом разгаре.

Брошенный «Урал» грустно стоит в отдалении. Из труб вырывается пар. Кругом плавают обломки. «Свирь» спасает людей. «Смотри, как японца-то разделали», – обратился один матрос к другому. Я посмотрел по указываемому направлению и признал «Суворова». Броненосец весь в дыму, без мачт, с одной передней трубой… но вот и ее сбили. Черная масса кажется без движений. Я не стал разуверять матроса.

По временам мы сближались с крейсерами. Комендоры пригибали инстинктивно головы каждый раз, как снаряд проносился над нами. Попадая в воду, снаряды рикошетировали и с особым характерным взвизгиванием взмывали к небу, видимые глазом, похожие на вертящиеся крестики.

Оглушенный нашими пушками, я обратился за ватой к Поггенполю. Меня поразила бледность его лица. Быть может, и мое было таким же. Во рту пересохло, однако пить не хотелось, пробовал закурить – папироса показалась горькой.

Подошел Григорьев[49]. «Ну что, – обратился я к нему, – неважно?» Он покачал головой и сделал гримасу. Я не удержался от улыбки, которая сообщалась и ему. Откровенно говоря, Григорьев, постоянно трактовавший о превосходстве японского флота и о плохом личном составе нашего, казался мне трусливым. Однако ни малейшей робости, ни растерянности не прочел я в голубых глазах лейтенанта; спокойно отдавал он приказания, спокойно смотрел на столбы воды, подымающиеся по сторонам.

По временам наши пушчонки прекращали стрельбу – не было смысла без пользы расходовать снаряды. Отвратительное ощущение – подвергаться обстрелу, а самому не отвечать.

К одному из моих орудий подошел кондуктор. Отстранив комендора, он выстрелил в японцев и стал следить за полетом снаряда. Через полминуты, махнув рукой, пошел прочь. Из орудия перестали стрелять. «Прекратить стрельбу из 47-миллиметровых, – крикнул артиллерийский офицер П. П. Мочалин, спускаясь с полубака, – один перевод снарядам», – добавил он, подходя ко мне.

Не имея дела, Поггенполь и я стали слоняться по шкафуту. Инстинктивно мы заходили за кожух дымовой трубы, противоположный японским крейсерам. Защита плохая, но от осколков, рвущихся об воду (я сам видел, как снаряд, попавший в воду, дал высокий черный столб дыму; японцы кладут умышленно какой-то состав в свои снаряды, дающий черный дым при взрыве; эти черные столбы, подымающиеся то здесь, то там, помогают им корректировать стрельбу) недолетов, он мог еще предохранить. На одном из галсов, когда японцы находились позади нас, в правом коридоре раздались крики. Я перебежал с левого шкафута, и моим глазам представилась тяжелая картина: вся прислуга заднего 47-мм орудия лежала на палубе и стонала. Вода, разлитая в коридоре, была красного цвета. «Носилки, носилки!» – слышалось отовсюду.

Прибежали матросы и вскоре мимо меня пронесли несчастных. Я успел заметить ногу, болтающуюся на коже задом наперед, белую острую кость, торчащую из куска окровавленного мяса… Раненых снесли в кают-компанию. Снаряд попал в фальшборт изнутри. Пролетев мимо лейтенанта Саблина, движением воздуха уронил прислугу его орудий и разорвался у 47-мм пушки. Легко рвутся японские снаряды. Такой незначительной преграды, как стальной лист, оказалось достаточно. Осколками не только вывело из строя всю прислугу орудия, но разбило вельбот, срезало железную стойку, расщепило дверь адмиральской рубки, выбило стекла, пробило несколько бимсов и покрыло кучей дырочек и копотью палубу и рубку. Не понимаю, как она не вспыхнула.

Во время дальнейшей стрельбы узнал, что лейтенант Мочалин ранен и отнесен в каюту. Пойти к нему я не решился. Жутко переменять место во время боя, так и кажется, что вот тут-то, куда встал, непременно убьет.