Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Дальше события развивались стремительно. Состоялась защита проекта. Его смотрела и принимала министр культуры Е. А. Фурцева, а также какие-то чиновники различных уровней. Представлял проект — с успехом — Константин Иванович Рождественский. Воплотить идею в реальность в скором времени должны были мастера-производственники из комбината Торговой палаты. А дальше нам с Лёвой предстояло ехать в Японию — монтировать все задумки на месте. Но этого не произошло. В Японию нас не пустили. Бдительные органы госбезопасности не дремали. Видимо, припомнили и бесчисленные доносы на нас, и неполадки по семейной линии. Владимир Иванович Попов, заместитель министра культуры, курировавший наш проект, без конца куда-то звонил, искренне желая нам помочь. Я в то время часто бывал в его кабинете и видел, как он переживал, когда ему повсюду отказывали. Конечно, при нашей открытости поведения, запоздалый отказ власти, беспричинный, как мы считали, больно ударил по нервам. Мы не были к этому готовы. Лёва не мог пережить несправедливого решения — слишком много сил было отдано этому проекту. Я помню Лёвину реакцию в отделе кадров Торговой палаты, когда нам сообщили об отказе. Чиновник каким-то образом приплел фразу о «государственном» решении. Лёва ответил резко: «Что же я могу сделать, если государство поступает не по-государственному». Такого откровенного разговора, мне кажется, в отделе кадров прежде не слышали.

Все произошедшее с нами тогда, думаю, заронило искру идеи отъезда из СССР. Мы подошли к кульминации в наших отношениях. Лёва совершенно неожиданно для меня принял решение об отъезде в Израиль, а потом и в США. Его поддержал Юра Красный, тоже собравшийся покинуть страну. Для меня это было невозможным ни с какой точки зрения. Спор по этому поводу остался неразрешенным. Когда Лёва уезжал, мы думали, что расстаемся навсегда.

Лев Збарский прожил в Израиле и США очень трудное время. Прямого участия в художественной жизни он не принимал, хотя не переставал творчески работать. К сожалению, я практически ничего не видел из того, что он делал после отъезда, только встречал отдельные случайные свидетельства его работы. Например, было известие о Лёвиной выставке картин-инсталляций из дорожных знаков в Израиле.

Судьбе было угодно продлить наши встречи. Когда в 1977 году я оказался в Париже вместе с Беллой Ахмадулиной по приглашению Марины Влади и Володи Высоцкого, то первым делом бросился звонить Лёве в Израиль. Его телефонный номер мне довольно быстро нашли общие знакомые. Вернее, не самого Лёвы, а его дяди Беньямино, через которого можно было попытаться связаться. Когда я дозвонился, мне ответил Беньямино, говоривший с сильным акцентом. Я представился и попросил передать Лёве мою просьбу — выйти на связь по сообщенному номеру или быть в определенные часы у дяди. Ответ меня удивил: «А кто будет платить?» Я понял, что жизнь в чужой стране предлагала строгие условия существования. Когда все-таки Лёва позвонил, мы оба от волнения говорили с трудом. Узнав, что я в Париже, Лёва был очень удивлен. Но увидеться нам удалось только спустя десять лет, в 1987 году, когда мы с Беллой Ахмадулиной прилетели в Америку. К этому времени Лёва перебрался из Израиля в США.

В Нью-Йорке из дома Светланы Харрис я позвонил Максиму Шостаковичу, телефон которого знал. Он очень обрадовался, а Лёва, конечно, был у него! Максим стал кричать в трубку, чтобы я немедленно приехал к нему в Коннектикут (около ста километров от Нью-Йорка), обещал сразу же прислать машину. Я, естественно, не знал, что существует служба лимузинов, где можно заказать хорошую машину с водителем (тогда за сорок долларов в час). Но, понятия на тот момент не имея о подобной услуге, я дивился: откуда у Максима такая машина и собственный водитель.

Когда мы подъехали к дому Шостаковича, то Максим, безумно эмоциональный человек, от радости выскочил на крыльцо и стал палить в воздух из охотничьего ружья. Наконец мы обнялись с Лёвой! Там же был Юрий Красный, с которым мы тоже давным-давно не виделись, и представить себе, что встретимся снова на белом свете, не могли. Это казалось невероятным — как если бы отменили закон всемирного тяготения! Все мы — Юра Красный, Белла Ахмадулина, Кирилл Дорон, оказавшийся хорошим знакомым и Лёвы, и Максима, я — радовались встрече! Уже стоял накрытый стол с напитками, и мы выпили за долгожданную встречу. Перебивая друг друга, взахлеб рассказывали новости и обсуждали планы и надежды на будущее.

Я пригласил Лёву и Юру на поэтический вечер Беллы в католической церкви на одной из площадей в центре Нью-Йорка. Первое, с чем пришлось при этом столкнуться, недовольство мадам Федоровой, которая устраивала вечер и продавала на него билеты. По московской привычке я провел группу своих друзей бесплатно мимо контролеров. В Америке у частных организаторов это не принято.