Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Темы, предлагаемые Лёвой, были известны: «о тридцати серебрениках», о том, каким будет первый день нового века, и так далее — абсолютно абстрактные вечные темы. Чтобы не вовлекать читателя в полемику, с уверенностью скажу только, что все Лёвины друзья и те, с кем он проводил время, непременно оказывались втянутыми в затеянный им спор. В последнее время нашего московского общения я даже стал носить в бумажнике какую-нибудь вырезку из газеты или журнала для подкрепления своего мнения. Однажды чистый и наивный человек, художник Павел Аносов, ставший свидетелем громкой дискуссии в мастерской Лёвы, изумленно спросил меня: «Как вы можете так жить?»

Прошло столько лет, а я с нежностью вспоминаю прекрасные черты характера Лёвы, оригинальное устройство его личности. Столь близкого мне друга, человека, с которым бы я так совпадал в этическом смысле, в отношении к жизни, в ключевых ее вопросах, у меня после ухода Лёвы уже не было.

Юрий Красный

Кроме Льва Збарского, еще два художника, работавших в те же годы в книжной графике, волновали мое воображение — Юрий Красный и Марик Клячко.

Самые простые заставки, не говоря уже об иллюстрациях, были проникнуты тонкой иронией, и сразу можно было распознать художественную манеру Красного, его восприятие персонажей. Он умел вдохнуть в них жизненное переживание, подобно тому как это делает гончар с равнодушной глиной. Рисунки Красного поражали, и я восхищался всем, что он делал.

Марик Клячко работал в другой манере: в ней прочитывалось философское осмысление материала. Его рисунки обладали некой эпической силой. Марик был женат на художнице Алине Голяховской. Она своим творчеством расширяла диапазон волновавших нас тем. Именно эти люди в дальнейшем составили круг творческого и дружеского общения, предначертанный мне судьбой.

В повседневной жизни Юрий Красный непрестанно был объектом наших доброжелательных шуток и поддразниваний. Он словно притягивал их к себе причудливым внешним видом: всегда всклокоченные волосы вокруг лысины, горящие черные зрачки, которые подобно углям мерцали и перекатывались, когда он переводил взгляд с предмета на предмет. Красному был присущ оригинальный юмор, его блистательные афоризмы прочно вошли в наш лексикон.

Марик Клячко, флегматичный, рассудительный, склонный к меланхолии, — полная противоположность Юрию. Он обладал замечательно красивым лицом. И был несколько похож на Бориса Пастернака, которого Марина Цветаева сравнила одновременно с арабом и его лошадью.

Для меня образ Юрия Красного стал весьма значимым еще и потому, что он существовал в орбите наших с Лёвой Збарским творческих интересов. Быть может, Юрий был одним из немногих людей, с чьим мнением считался Лев. Марик Клячко — второй такой человек. К сожалению, он испортил отношения с Красным из-за своей принципиальности и пунктуальности (эти качества полностью отсутствовали у Юрия), что усложняло общение в компании. Произошло это так: Лёва, Марик и Юра взялись втроем делать одну работу — книгу «День мира» в издательстве «Известия», включавшую огромный объем материала. Лёва быстро вышел из этой троицы, как бы почувствовав неладное. А Клячко и Красный вскоре переругались из-за того, что Юрий был безумно неаккуратен в общении и постоянно опаздывал. Красный прозвал Марика «бухгалтером», и их встречи прекратились.

Но в богемной жизни для меня и Лёвы Юрий остался как некая «опора в превратной судьбе». К тому же у него была двухкомнатная квартира на улице Усиевича (там тогда жила вся творческая интеллигенция), которую мы стали использовать как штаб. Она как будто была предназначена для таких богемщиков, как мы с Лёвой. Дело в том, что Юрий послушался моего высокого эстетического совета и сделал, как я выражался, единое пространство, то есть снес все перегородки даже в тамбуре. И человек, попавший к Красному впервые, всегда был ошарашен огромным бесформенным помещением. Когда-то, советуя снести перегородки, я предполагал сделать большую пустую комнату с хорошо скрытыми осветительными приборами и работами Красного на стенах, то есть устроить подобие смотрового зала престижной галереи. Из мебели можно было оставить два-три удобных кресла и низкий столик для разглядывания альбомов под торшерами.