Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Вспышки памяти переносят меня в дом Павла Аносова в Варсонофьевском переулке. Эта стихийно случившаяся дружба — в значительной степени моя заслуга, поскольку я познакомил Сережу с Пашей, и между ними возникло взаимное притяжение. Павел Аносов был замечательный, но очень мало оцененный при жизни художник. Будем считать его художником-примитивистом, авангардистом. Он рисовал наивные картины, и, хотя окончил Архитектурный институт, художественная страсть победила. И победил богемный образ жизни. Движущим механизмом была Пашина жена Таня — режиссер-постановщик на телевидении. Мы все очень любили бывать в доме Аносовых и проживать там столь причудливую жизнь вне всяких обычных правил.

Наша связь с Сережей Алимовым никогда не прерывалась. Мои друзья становились его друзьями, а его — моими. У Аносовых стали бывать художник Володя Серебровский и композитор Володя Мартынов (двоюродный брат Сережи) со своей супругой Татьяной Гринденко, известной скрипачкой.

Павел Аносов искал утешения в религии — и нашел, хотя образ его жизни вряд ли соответствовал религиозной морали. Картины Паши люди охотно покупали, но писал он медленно, так что жилось им с Таней непросто. Они были очень чистые люди, и хочется вспомнить их добрым словом.

Тем же широким художественным кругом бывали мы и в мастерской Савелия Ямщикова на Пречистенке, в этой «неуправляемой вольнице». Конечно, этому в немалой степени способствовал характер Натальи Алимовой (Августинович), которая вдохновляла нас на «дружеские подвиги». Среди нас были художники Сергей Бархин и Владимир Серебровский.

По отношению к Савелию Ямщикову мы с Алимовым образовывали хотя и дружественную, но достаточно иронично настроенную коалицию. И зная некоторые затаенные черты Савёлки (так мы его обычно звали в то время) — я имею в виду некоторую его прижимистость, — не сговариваясь начинали требовать, чтобы он порылся в «тряпках» и поискал «случайно» там завалявшуюся бутылку виски! Дело в том, что в мастерской у Савёлки всегда царил стихийный беспорядок, а в одной из комнат на полу возвышалась груда бытовых предметов, для которых не нашлось достойного места, и именно там Савёлка прятал особенно ценные подношения своих иногда очень влиятельных друзей, и в том числе, по нашим наблюдениям, заветные и тогда недосягаемые (их не было в продаже) бутылки виски. И каково же было наше с Алимовым торжество, если Савёлка, «таки порывшись в тряпках», находил вожделенную бутылку и приносил ее к столу!

Я когда-то был восхищен тем, как Андрей Битов описал сложнейший для литературного изложения случай эксперимента над самим собой, связанный с тяжелыми медицинскими подробностями преодоленной ситуации. Подобно Битову, я попытаюсь описать очень непростой для меня случай, когда мы с Алимовым много выпили (от радости!) по случаю того, что я прямо на банкете, устроенном на выставке художников России в Центральном доме художника на Крымском Валу, получил телеграмму из Министерства культуры о моем награждении званием народного художника РФ. Оттуда мы поехали на метро (на Крымской набережной оказалось невозможно вызвать такси), стремясь попасть на другой банкет в выставочном зале Союза художников на улице Горького в доме № 46, где его устраивала Наталья, жена Алимова, в честь одного западного художника, приехавшего в нашу страну.

Выйдя из метро на станции «Маяковская», мы побрели пешком под проливным дождем, держа друг друга под руки. В один момент кто-то из нас поскользнулся, и мы упали на мокрый асфальт! Я, устав от длительной поездки на метро, да и просто от количества выпитого, тихо и доверительно сказал Алимову: «Сережа, давай полежим здесь немного и отдохнем!» На что Сережа строго ответил: «Нельзя, нас ждет Наталья на банкете!» И мы кое-как встали и поплелись дальше. А придя по означенному адресу еще долго там куражились, и я разливал шампанское в бокалы, поставленные длинной вереницей на столе: одной бутылкой наполнял целый ряд. Как видит читатель, наша дружба цвела в самых необычных ситуациях.

Бытовые подробности такого рода раскрывают характер Сережи, характер Савелия да и всех участников круга, к которому мы принадлежали. Но мне бы не хотелось, чтобы эти живые детали заслоняли суть подвижнической деятельности моих товарищей — Савелия Ямщикова, чьим главным делом было возрождение российской духовности, и Сергея Алимова, выдающегося художника-иллюстратора русской классики.

Значительную роль в наших с Сережей отношениях играл географический принцип встреч. Я и вспоминаю наше общение — географически. Так случилось, что Сережа стал членом группы, которой я руководил на творческой даче «Челюскинская». Там он осваивал литографический способ печати, что очень ему пригодилось в дальнейшем. В «Челюскинской» жили и другие художники, подхватившие от меня страсть к офортному и литографскому делу, в первую очередь Сергей Бархин. Его она абсолютно поглотила — он поселился в «Челюскинской», где создал замечательные офорты.