Жизнь переходит в память. Художник о художниках

Мы прожили с Сережей Алимовым многие годы в творческой и человеческой близости и были объединены выставкомами и собраниями, на которых обсуждались вопросы выставочной деятельности в рамках секции художников театра и кино МОСХа. Нам приходилось проводить на них много времени, поскольку Сережа зачастую вел эти собрания. А я, уставая от всей такого рода говорильни, писал и передавал ему как председателю скромные послания, где в довольно панибратской и шутливой форме, скрытой от посторонних глаз, призывал его закругляться и не затягивать заседание, мотивируя это тем, что ресторан Дома кино скоро закроется. По словам Алимова, он собрал целую коллекцию этих записочек, не выбрасывая их после прочтения.

Выставочные дела и мероприятия тянулись вереницей, отнимая много нервной энергии, а после неизменно случались стихийные застолья, служившие необходимой разрядкой, поэтому нередко мы с Сережей проводили целый день вместе. Общность интересов провоцировала совместное времяпрепровождение.

Нам всегда сопутствовали друзья: известные художники, знакомые, творчески близкие люди. В сложившуюся компанию входили: Миша Ромадин, Володя Серебровский, Савелий Ямщиков, Александр Бойм. К нам примыкали также Валерий Левенталь, Коля Серебряков, Саша Великанов, Алина Спешнева, Марина Соколова, и вне этого круга мне трудно представить себе Алимова.

На моих глазах Сергей Алимов все более сосредотачивался на иллюстрировании русской классической литературы. Он иллюстрировал Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Булгакова. Вспоминаю, какой успех имели Сережины рисунки к роману Булгакова «Мастер и Маргарита», впервые показанные на Всесоюзной выставке художников в Манеже! Не меньшее признание получили его иллюстрации к «Носу» Гоголя. И вот тогда я ясно — впервые для себя — осознал глубину и неизбывность интереса Сережи к русской классике. Всё новые серии рисунков делали для меня эту тему особенно значительной в его творчестве. И продолжая прослеживать направленность творческой мысли Сережи, я все больше ценил ее и говорил ему об этом. Иногда блестящее знание Сережей русской литературы я мог оценить в полной мере совершенно случайно: как-то раз я обратился к нему с вопросом о творчестве мало мне знакомого писателя Антония Погорельского. Сережа с неожиданным для меня воодушевлением подробно рассказал о нем со всеми деталями биографии и перечислением всего им написанного. И чем дольше длилось наше общение с Алимовым, тем явственнее для меня проступали всё новые и новые свидетельства его знания. И вдруг я поймал себя на мысли, что сам образ Сережи чем-то напоминает мне тех героев, которых он рисует. В моем представлении он как бы сроднился с ними настолько, что многие их черты стали ему присущи. Так широта Ноздрева сделалась его широтой, а хитрость Коробочки — его хитринкой. Более того, мне стало казаться, что Алимов вобрал в себя черты русского барина, живущего в своем поместье (Сережа действительно очень любил свою дачу в Абрамцеве и черпал вдохновение в пребывании там), гостеприимного и великодушного, любящего охоту и отдающегося ей со всей страстью, на которую он способен. Конечно, это был только мираж, но любимый мною мираж — фантазия на тему Сережи. На самом деле, Алимов всегда оставался художником с большой буквы. Он очень ценил свое время и работал целеустремленно и сосредоточенно.

Я восхищался и тем интересом к театру, который Алимов воплотил в работе в Театре кукол имени Сергея Владимировича Образцова. Сережа открыл для себя театр как точку приложения сил, растворился в этом служении. Он создал там свои лучшие спектакли в содружестве с Катериной Образцовой и достиг в этом деле очень высокого уровня, выставляя свои эскизы в фойе театра, делая замечательные плакаты к собственным спектаклям.

Теперь я часто вспоминаю Сережу Алимова и то время, что мы проводили вместе («…более полувека… и праздники, и будни», как он заметил на открытии одной из моих выставок). Я вижу его за столом в кругу друзей, поющего романсы, интонационно иронически их интерпретируя своим красивым голосом. Часто в конце застолья я начинал вопрошать: «А где баритон Алимова?» — и Сережа откликался на этот призыв. Тогда я слышал знакомые слова романсов «Хоть я с вами совсем не знаком / И далёко отсюда мой дом…» или «Скажите, почему нас с вами разлучили…», и благостное ощущение близости с другом овладевало мной. Именно на этой ноте высокого дружеского чувства мне хочется завершить воспоминания о моем замечательном товарище Сергее Алимове. И я вспоминаю слова Сережи, сказанные им на открытии моей выставки в Бахрушинском музее:

Борис!

Талант твой велик и многогранен.

Театр и кино, живопись и графика, инсталляция и скульптура — вот прекрасный и яростный мир Бориса Мессерера.

Сергей Бархин