Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

В конце 1836 года серьезно заболевший Лермонтов был отпущен из полка домой и остановился на петербургской квартире своей бабушки Е. А. Арсеньевой на Садовой улице (ныне дом № 61). Лечил его все тот же доктор Н. Ф. Арендт, который руководил лечением умиравшего Пушкина. Он-то и поведал Лермонтову о дуэли и предсмертных страданиях Поэта.

Больного родственника воскресным днем заехал навестить Николай Столыпин, живший неподалеку, в Никольском переулке. Разговор неизбежно коснулся дуэли Пушкина с Дантесом. Столыпин был на стороне француза, считая, что тот был Пушкиным оскорблен и поэтому не мог поступить иначе, а как иностранец не мог быть предан суду в России.

Нетрудно представить себе негодование Лермонтова, понимавшего, что мнение Н. А. Столыпина — это мнение определенного великосветского круга. Резкий разговор двух приятелей стал поводом к созданию заключительной строфы стихотворения «Смерть Поэта»[126]:

«А вы, надменные потомки…»

| |

5 июня 1841 года

Н. Н. Пушкина — брату Дмитрию в Полотняный Завод.

«5 июня. 1841 г. Михайловское.

Хотя я не писала тебе в своем последнем письме, дорогой и добрейший брат, что я не осмеливаюсь настаивать и просить тебя прислать мне деньги, которые ты обещал, я, однако, все же вынуждена снова докучать тебе. В моем затруднительном положении я не знаю больше никого, к кому могла бы обратиться. Наступило время, когда Саша и я должны вернуть Вяземскому 1375 рублей. Потом, так как я дала поручение подыскать в П<етербурге> квартиру, придется давать задаток. Следственно, если ты не придешь мне на помощь, я, право, не знаю, что делать. Касса моя совершенно пуста, для того чтобы как-то существовать, я занимаю целковый у Виссариона (слуга Натальи Николаевны. — Авт.), другой — у моей горничной, но и эти ресурсы скоро иссякнут. Занять здесь невозможно, так как я никого тут не знаю. Ради бога, любезный и дражайший братец, прости меня, если я тебе так часто надоедаю по поводу этих 2000 рублей. Надеясь на твое обещание, я соответственно устроила свои дела, и эта сумма — единственная, на что я могу рассчитывать для расплаты с долгами и на жизнь до сентября.

Мой свекор находится здесь уже несколько недель, и я пользуюсь минуткой, пока он отлучился, чтобы написать тебе эти несколько строк. Хочу еще надоесть тебе с одной просьбой, но мне уже не так тяжело к тебе с ней обратиться. Не забудь о запасе варенья для нас, я не могу его сделать здесь, потому что тут почти нет фруктов; ты нам не откажешь, не правда ли, мой добрый братец?

Прощай, вот уже свекор возвращается домой, и я оставляю тебя, целую от всего сердца тебя, жену, а также столько детей, сколько теперь у вас имеется, так как я надеюсь, что уже есть прибавление семейства.

Ради бога, хоть словечко в ответ, не следуй пословице: на глупый вопрос не бывает ответа»^{639}.

6 июня 1841 года

Князь П. А. Вяземский — Наталье Николаевне из Царского Села.

«…Вы прекрасно сделали, что поехали на несколько месяцев в деревню. Во-первых, для здоровья детей это неоценимо, для кошелька также выгодно. Если позволите мне дать вам совет, то мое мнение, что на первый год нечего вам тревожиться и заботиться об улучшении имения. Что касается до улучшений в доме, то это дело другое. От дождя и ветра прикрыть себя надобно, и несколько плотников за небольшие деньги все устроить могут. Если вы и сентябрь проведете в деревне, то и тут нужно себя оконопатить и заделать щели…

…О зиме и думать нечего, это героический подвиг, а в геройство пускаться не к чему. Хотя вы человек прехрабрый… Но на зимний штурм лазить вам не советую. На первый раз довольно и летней кампании…»^{640}.

Наталье Николаевне действительно не к кому было обратиться за советом и помощью. Несмотря на внешнюю учтивость Прасковьи Александровны Осиповой, истинное отношение хозяйки Тригорского, как и ее дочерей, было далеко не таким простым и дружеским. Появление вдовы Поэта они восприняли настороженно.

Наталья Николаевна, отвечая князю на предыдущее его письмо, признавалась, что чувствует себя смертельно опечаленной… Четыре года миновало со дня той страшной трагедии, но здесь, близ могилы мужа, еще явственнее проступало прошлое, сильнее саднила душа и плакало сердце…

13 июня 1841 года

П. А. Вяземский — Наталье Николаевне и Александрине Гончаровой.

«…Вчера всевозможные Петры обедали у Валуевых… Хотя Россетый и не Петр, но все-таки не излишним считаю доложить, что и он изволил кушать и даже выпил одну рюмку шампанского задумавшись с глазами навыкате, и произнес какое-то слово вполголоса. Мне послышалось: Александ… Впрочем, удостоверить не могу»^{641}.

Говоря о «всевозможных Петрах», князь Вяземский имел в виду не только себя, но и мужа дочери Марии, Петра Александровича Валуева, и Петра Ивановича Мещерского, женатого на племяннице Вяземского — Екатерине Николаевне Карамзиной.

Что касается Аркадия Осиповича Россета, то он был упомянут в связи с тем, что между ним и Александриной Гончаровой существовало глубокое взаимное и давнее чувство.