Жизнь после Пушкина. Наталья Николаевна и ее потомки [с иллюстрациями]

Граф В. А. Соллогуб, в свою очередь, писал: «В Англии, например, никто не смеет курить перед дамами. В России сами дамы курят без устали, хотя многих из них загубила первая папироска»^{652}.

О своих светских приятельницах и их наклонностях писала и Надежда Осиповна Пушкина дочери Ольге в Варшаву еще в декабре 1833 г.:

«…Они помешаны на моде, я хочу заставить их курить табак, убедив их, что в высшем свете все дамы курят, и правда, у Фикельмон они курят сигареты»^{653}.

Не «сигары», а «сигареты» или «трабукосы», как их тогда называли. Это были «толстые пахитосы в маисовой соломе, вроде нынешних папиросов, явившихся в Петербурге только в конце сороковых годов»^{654}. — вспоминал В. П. Бурнашев.

Сохранился фрагмент письма Натальи Николаевны брату Дмитрию — ее постоянному адресату в вопросах наследства и содержания. Скорее всего, это письмо относится к началу июля 1841 года: «…и для уплаты долгов и расходов по переезду; остальные 1000 руб. предназначаются мне на прожитие до сентября. Итак, я сейчас сижу без копейки и буду в таком же положении, даже если ты мне пришлешь майские 1000 руб., так как они должны пойти на уплату долга кн. Вяземскому. Поэтому прошу тебя, дорогой и добрейший брат, сделай милость пришли мне 2000 сразу. Ради бога не сердись на меня, но я действительно нахожусь в отчаянном положении, хотя и живу в деревне, но в этом имении ничего нет и все надо покупать на первых порах. Надеюсь, что в будущем году я устроюсь здесь лучше, но сейчас я нахожусь в большом затруднении. Признаюсь тебе, дорогой брат, что я горячо молю бога, чтобы ты приехал, твое присутствие было бы для меня такой большой милостью, я брожу как в потемках, совершенно ничего не понимая и вынуждена играть свою роль, чтобы староста и не подозревал о моем глубочайшем невежестве. Прощай, дорогой и добрейший брат, целую тебя от всего сердца и люблю по-преж-нему, еще раз прости за мою постоянную докучливость, я сама это сознаю. Поцелуй нежно свою жену, желаю ей счастливых родов, и расцелуй обоих мальчиков. Не знаю разберешь ли ты мои каракули, у меня плохое перо, которое едва пишет, а я ленюсь пойти за другим. Еще одна просьба, но я думаю, что ты легко ее удовлетворишь. У меня здесь есть мальчик 10 лет, которого я хотела бы обучить на ткача, не мог бы он пройти обучение у тебя, в этом случае я прислала бы его с людьми, которые пригонят нам лошадей. У тебя есть наш адрес, не правда ли?

Прощай еще раз добрейший Дмитрий. Умоляю тебя, как можно быстрее прислать лошадей. Замените Любку, если она не ожеребилась…»^{655}.

Вслед за Натальей Николаевной писала брату и Александрина. Перечисляя все свои долги, она тоже обращалась к Дмитрию с просьбой выслать причитающиеся ей деньги:

«Я думаю, ты знаешь адрес. На всякий случай, это Михайловское в 50 верстах от Острова Псковской губернии. В конце концов Натали говорит, что ваши люди должны знать где, потому что, во время пребывания у нас (в Полотняном Заводе. — Авт.) ты посылал кого-то. Что касается денег и писем, вот адрес: Ее Высокородию Прасковье Александровне Осиповой. В Остров чрез С. Голубово в С. Тригорское. Для доставления Н. Н. Пушкиной. В Псковской Губернии»^{656}.

|

13 июля 1841 года

(15-летняя годовщина со дня казни декабристов)

В Пятигорске на вечере в доме Верзилиных произошло столкновение между Лермонтовым, который был в тот вечер «мрачнее обычного», и Мартыновым, который вызвал поэта на дуэль. Формальной причиной вызова послужили шутки и едкие остроты Лермонтова.

14 июля 1841 года

Лермонтов и Столыпин-«Монго» выехали в Железноводск. Уезжая из Пятигорска, поэт пригласил 20-летнюю «кузину» Екатерину Быховец (1820–1880) навестить его. Та как-то призналась: «Мы с ним так дружны были — он мне правнучатый брат — и всегда называл cousine, а я его cousin и любила как родного брата». Именно ей в то лето он посвятил свое стихотворение «Нет, не тебя так пылко я люблю…», ставшее затем известным романсом.

15 июля 1841 года

Утром к ним из Пятигорска приехала в коляске Е. Г. Быховец со своей тетушкой Обыденной, которых сопровождали верхом юнкер Александр Павлович Бенкендорф, двоюродный племянник шефа жандармов, М. В. Дмитриевский и Лев Пушкин («брат сочинителя»). Затем в немецкой колонии Каррас (Шотландка), что в шести километрах от Пятигорска, состоялся пикник, о котором «кузина» Екатерина Григорьевна писала сестре 5 августа:

«…Этот пикник последний был; ровно через неделю мой добрый друг убит, а давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как товарища, друга!

Этот Мартынов глуп ужасно, все над ним смеялись; он ужасно самолюбив; карикатуры его (на него. — Авт.) беспрестанно прибавлялись; Лермонтов имел дурную привычку острить. Мартынов всегда ходил в черкеске и с кинжалом; он его назвал при дамах m-r le poignard u Sauvage’ом („Господин кинжал“ и „дикарем“. — Авт.); Он, т. е. Мартынов, тут ему сказал, что при дамах этого не смеет говорить, тем и кончилось. Лермонтов совсем не хотел его обидеть, а так посмеяться хотел, бывши так хорош с ним. <…>