Жизнь после тебя (СИ)

Смятый и затоптанный туфлями Гермионы Люциус всё ещё усмехался в ответ на её укоризненный взгляд. Ах, эта фирменная улыбочка Малфоев! Казалось, ничто не могло стереть её с их самовлюблённых лиц. В воспоминаниях Гермионы всплыл очередной скандал, разразившийся вокруг их семейства три года назад. Какой-то журналист тогда застал Люциуса в кафе вместе с беременной женой Драко. На фотографии, которую он сделал, старший Малфой с излишней, как тогда всем показалось, нежностью держал Асторию за руку, и шептал ей что-то на ухо, но гадкий писака, конечно же, добавил, что они ещё и целовались. Весь магический мир с содроганием ждал рождения ребёнка, ибо были подозрения, что отцом юного Скорпиуса может быть именно Люциус, а не его сын. Семья Малфоев в тот год жила как на пороховой бочке. Должность Люциуса в Министерстве висела на волоске, и когда родился Скорпиус, мужчине пришлось публично предоставить данные магического теста на отцовство, который показал, что родителем юного наследника всех богатств семьи Малфой всё-таки является Драко. Доказательств любовной связи Люциуса и Астории ни у кого в действительности не было, но людям было приятно перемыть лишний раз косточки человеку со столь скандальной репутацией.

В конце концов Люциус подал в суд на журналиста за клевету и, выиграв его, фактически превратил бедолагу в своего пожизненного раба, поскольку тот был обязан выплатить Малфою непосильную для теперь уже безработного человека сумму. Но больше всех от этой шумихи, очевидно, страдала Нарцисса. Женщина не смогла пережить такого позора, и сразу по завершении судебного процесса подала документы на развод. Гермиона очень хорошо помнила очередной Ежедневный Пророк, на первой странице которого тогда красовалась фотография «уже не мужа и жены» Малфоев, только что вышедших из здания суда. У Люциуса на том снимке была точно такая же надменная улыбочка, как и теперь на этой новой фотографии из Хогвартса.

Позже выходили газеты, повествующие о переезде Драко, Астории и Скорпиуса в Америку. Было понятно, что подобный скандал немало отразился и на их личных отношениях, в связи с чем молодая чета приняла решение покинуть Британию. И снова, ни на одном лице не была заметна хотя бы тень досады или печали, только лёгкая скука и что-то вроде снисхождения ко всем окружающим. Гермиона невольно подумала, что за это, пожалуй, она могла бы даже уважать Малфоев. Способность «никогда не терять лицо» была задачей не лёгкой, но они всякий раз справлялись с ней отлично.

Гермиона нехотя подняла газету с пола. Небрежно отряхнув её, она снова внимательно посмотрела на Люциуса.

— Плохо тебе одному в Малфой-мэноре, да? — спросила она у газеты. — Но хочу сказать: так тебе и надо!

— Шоколадные лягушки, лакричные палочки! — раздался внезапный голос продавщицы сладостей над ухом у Гермионы, отчего она подскочила на месте, и страницы газеты разлетелись по всему купе. Продавщица добродушно рассмеялась.

— Вы меня напугали! — схватившись за сердце, произнесла Гермиона и добавила, взглянув на женщину с удивлением: — А я думала, что вы продаете сладости, только когда дети едут в школу.

— Один раз в год что ли? — снова задорно рассмеялась та. — Милочка, не пугайтесь так, съешьте-ка лучше лягушку, — она протянула Гермионе коробочку, и, не взяв денег, поехала дальше.

Вскрыв лягушку, Гермиона положила её в рот целиком и в следующую секунду чуть не подавилась, когда посмотрела на карточку с волшебником. На ней был Гарри. Он весело улыбался и подмигивал ей, поблёскивая стёклами своих неизменных круглых очков.

— Ах, Гарри! — вздохнула Гермиона. — Если бы ты только знал, что я разговариваю сама с собой и с изображениями в газетах, а теперь вот с картонным вкладышем от конфеты…

Она засмеялась сама себе и живо представила, как было бы чудесно, если бы эта стеклянная дверь в купе сейчас распахнулась, и сюда вошёл он. Гермиона даже замерла на секунду, надеясь, что каким-то чудесным образом мистер Поттер и правда услышит её мысли и трансгрессирует прямо к ней, в поезд. Но мгновение прошло, и вместо радостного голоса друга она услышала лишь мерный стук колёс и отдалённое хлопанье разболтавшей двери в каком-то купе.

— Приеду и напишу ему письмо, — произнесла она, отложив карточку на сиденье, и посмотрела в окно на безрадостный октябрьский пейзаж. — И надо прекращать разговаривать самой с собой. Да, вот прямо теперь!

В купе снова воцарилось молчание. Гермиона закрыла глаза и глубоко вздохнула — до чего же тоскливо!

***