Жизнь после вечности (СИ)

========== Мизгирь ==========

В свое время Данька Щусь имел крайне интересный разговор с профессором, специалистом по изучению мозга. Профессор очень помог им в выстраивании правильной подготовки агентов и в какой-то момент Данька, осознав, что профессор обладает действительно уникальными знаниями, причем знаниями которые не почерпнешь из учебников, осмелился спросить о личном, максимально замаскировав свой вопрос под праздное любопытство. Провести ученого не удалось.

— Ничего удивительного, молодой человек, в ваших видениях нет, — спокойно сказал он. — Если я верно понял, вы не так давно пережили личную трагедию. Это могло стать спусковым крючком, подобные случаи давно описаны. Если я и ошибаюсь относительно обстоятельств вашей жизни, то все равно выводы остаются теми же — вы слишком рациональны, слишком нацелены на результат, действуете вне привычных схем и, осмелюсь предположить, вне рамок морали, что вполне естественно при вашем роде занятий, игнорируя и подавляя эмоции, инстинкт самосохранения и то, что было заложено в вас родителями и природой. Ваша психика сопротивляется, посылая вам так называемые галлюцинации, которые на самом деле суть — угрызения вашей совести.

Данька помолчал, осмысляя слова профессора и пытаясь понять откуда ему известно о Маше. Он совершенно точно не говорил о ней — он о ней ни с кем не говорил. Кто ему сказал?.. Впрочем, это было не настолько важно как вторая часть его речи.

— Вы хотите сказать, что…

— Именно, — азартно, словно загнав шар в лузу, сказал профессор. — Будь вы, как ныне говорят, человеком новой формации, вас бы не тревожило совершенно ничего. Увы. Судя по всему, у вас куда больше совести, чем регламентируется новым порядком.

— Будем считать, что я этого не слышал, — сурово сказал сотрудник Четвертого Управления Штаба РККА{?}[Четвертое Управление Штаба РККА было несколько раз переименовано. Сейчас известно как Главное Разведывательное Управление (ГРУ)] Щусь.

И закрыл тему. Ему, если разобраться, очень повезло.

Плата за победу Революции была высока.

Из воевавших в их бригаде трое сошло с ума. Один застрелился — без видимых причин. Данька, узнавший на своем опыте, что не о всем можно рассказать даже самым близким, осторожно наблюдал за друзьями, пытаясь не пропустить тревожные симптомы и, если понадобится, помочь. Наблюдения приносили массу материалов для размышлений — судя по всему, не только ему было, что скрывать.

С некоторых пор Валерка напрочь отказался от алкоголя, хотя на фронте они пили все, что горит, чтобы согреться и успокоиться. Это принесло некоторые неудобства — бутылку приходилось теперь делить на двоих, не на троих, Яшка шутил, что спивается во имя дружбы. Пить с посторонними людьми они давно уже не решались.

Сам Яшка иногда цепенел, смотрел, минутами, не мигая, в пустоту. Ксанка, если оказывалась рядом, осторожно обнимала его, Яшка, будто просыпаясь, встряхивал головой и на этом все заканчивалось. На прикосновения других людей он не реагировал.

Ксанка же вела себя подчеркнуто нормально и это больше всего беспокоило Даньку. Сестра будто дверь закрыла в ту жизнь, где они были партизанами и красными конниками. Отпустила косы и сменила гимнастерку на платья. Даже пирожки иногда пекла — вкусные, почти как у мамы. Но что-то из-за той двери порой вырывалось. Яшка с малым иногда допоздна гуляли в скверике у дома. Вдвоем. Данька видел — жили-то рядом, в соседних домах. Однако Яшка ничего не рассказывал, а пацан у них рос спокойным и жизнерадостным, ничего не боялся, значит, как-то родители справлялись.

Поводов вмешиваться не было, так что Данька продолжал наблюдение — и ночные беседы с Гриней Кандыбой тоже.

Впервые Гриня появился в Туркестане. Данька тогда подумал, что голову напекло, или воды отравленной напился, решив не обращать внимания на призрак. Ждал, что оно как-либо само устроится. Надо было, конечно, сообразить, что само собой ничего не бывает, Вселенная детерминирована, но он проявил несвойственный ему оптимизм. Зря. Гриня никуда не делся ни в Туркестане, ни в Москве. Немного легче было в лагере — за год Гриня пришел один раз, но зато потом, с началом войны… Теперь Гриня едва ли не каждый день появлялся — внезапно, из ниоткуда, усаживался хоть на кровать, хоть на край стола, и улыбался широко, будто и не застрелили его на той дороге.

Чья пуля в Гриню попала, они так и не узнали, да и неважно это было. Схоронили там же, у дороги, вместе с кучером. Яшка, кажется, даже молитву себе под нос прочитал.

Лица убитого Данька не разглядел, неловко было в него смотреть. Помнился только хохолок на белобрысой голове и как на этот хохолок летели комья сухой глины.

Но у его личного Грини лицо было — худое остроносое лицо шестнадцатилетнего Даньки.

— Не спится, краснопузый? — поинтересовался Гриня, рассматривая карту и лежащие на столе таблицы шифрования. Данька дернулся чтобы закрыть их — совершенно секретные сведения! — но вовремя осознал глупость затеянного. От кого закрывать: от самого себя? — Думаешь, как очкарика твоего вытащить?