Жизнь после жизни

Сара. Вот кого надо позвать на променад-концерт. В сорок девятом году терпение Памелы было вознаграждено: у нее родилась дочь. Грядущей осенью та должна была ехать в Кембридж, чтобы изучать физику и химию. Умница, разносторонняя, вся в маму. Урсула души не чаяла в Саре. Племянница помогла ей заполнить брешь, образовавшуюся в сердце после смерти Тедди. Теперь Урсула все чаще сожалела, что не родила… За истекшие годы у нее было много романов — правда, ничего захватывающего (виновна в «непостоянстве» была, разумеется, она сама), — но она так и не забеременела, не стала женой и матерью, а когда спохватилась, было уже поздно; только тогда она поняла, как много потеряла. Жизнь Памелы будет продолжаться и после смерти: потомки разойдутся во все стороны, как рукава речной дельты, а Урсула, когда пробьет ее час, просто закончится. Как пересохшая речка.

Были еще цветы — и тоже, как подозревала Урсула, благодаря Жаклин. Вечер в пабе, слава богу, прошел без потерь. Изумительные розовые лилии теперь стояли на комоде, наполняя комнату тонким ароматом. Гостиная, выходящая окнами на запад, утопала в лучах предзакатного солнца. На улице было совсем светло, деревья во дворах городских домов выпускали нежные молодые листочки. У нее была очень хорошая квартира неподалеку от Лондонской молельни на Бромптон-роуд; на ее приобретение ушли все деньги, полученные в наследство от Сильви. Небольшая кухня и ванная были оснащены по современным стандартам, но в отделке комнат Урсула избегала современных веяний. После войны она купила простую, невычурную антикварную мебель, которая в то время не пользовалась спросом. Ковровые покрытия во всей квартире были у нее зеленоватого цвета, а шторы — из той же ткани, что и покрывала, с орнаментом — самым нежным — по дизайну Уильяма Морриса. Для стен она выбрала бледно-лимонную водоэмульсионную краску, которая даже в пасмурные дни создавала ощущение легкости и воздушности. Приобрела несколько предметов мейсенского и вустерского фарфора (пару конфетниц и декоративный гарнитур), которые после войны тоже продавались по бросовым ценам, и следила за тем, чтобы в квартире всегда были свежие цветы, — Жаклин об этом знала.

Из общего стиля выбивались только две грубые стаффордширские фигурки вызывающе рыжего цвета: пара лисиц, каждая из которых держала в зубах придушенного кролика. Много лет назад она буквально за гроши купила их на Портобелло-роуд.^{185} Они напоминали ей о Лисьей Поляне.

— Люблю к тебе приходить, — сказала ей Сара. — У тебя красивые вещи, всюду чистота, порядок, не то что у нас дома.

— Если живешь одна, нетрудно соблюдать чистоту и порядок, — ответила Урсула, но похвала была ей приятна.

Она подумывала оформить завещание — нужно ведь кому-то оставить эти земные блага. Сара вполне годилась на роль наследницы, но Урсула слишком хорошо помнила, какие склоки разгорелись вокруг Лисьей Поляны после смерти Сильви. Правильно ли столь открыто демонстрировать свои симпатии? Наверное, нет. Урсула склонялась к тому, чтобы разделить имущество поровну между семерыми племянниками и племянницами, пусть даже кое-кого она недолюбливала, а иных в глаза не видела. Джимми, конечно, не женился и детей не завел. Жил он теперь в Калифорнии.

— Джимми у нас гомосексуалист, для тебя ведь это не секрет? — сказала Памела. — У него всегда были такие наклонности.

Она не осуждала — просто констатировала факт, но ее слова отдавали скабрезностью и едва уловимым самодовольством от такой широты взглядов. Урсуле оставалось только гадать, известно ли сестре о «наклонностях» Джеральда.

— Джимми у нас просто Джимми, — сказала она.

На прошлой неделе, вернувшись к себе в отдел после обеденного перерыва, она обнаружила на столе номер «Таймс». Газету сложили так, чтобы сверху оказались траурные объявления. Рядом с некрологом Крайтона была помещена его фотография в военно-морской форме, сделанная еще до их знакомства. Естественно, не обошлось без упоминания Ютландии. Как выяснилось, он «пережил» свою супругу Мойру, успел несколько раз стать дедом и увлекался игрой в гольф. Гольф он всегда терпеть не мог; Урсула не могла понять, когда же в нем произошла такая перемена. И кто подбросил ей на стол газету? Кому понадобилось через столько лет ворошить прошлое? Ответов она не знала и могла предположить, что уже не узнает. Когда их роман был в разгаре, Урсула часто находила у себя на столе его записки — довольно рискованные короткие billets-doux,[62] появлявшиеся ниоткуда. Вероятно, та же невидимая рука через много лет положила сюда и номер «Таймс».

— Умер «человек из Адмиралтейства», — сообщила она Памеле. — Конечно, никто не вечен.

— Банальная истина, — посмеялась Памела.

— Нет, я хочу сказать: все, кого мы знали, со временем умрут, и мы тоже.

— Еще одна банальная истина.

— Amor fati, — сказала Урсула. — Ницше много об этом писал. По молодости лет я думала, что это связано с чем-то аморальным. Помнишь, я ходила к психиатру? К доктору Келлету? В душе он был философом.

— «Любовь к судьбе»?