Жизнь после жизни

Уже не раз Иззи-Дельфина упоминала «двух своих племянников» («Отъявленные шельмецы!»), но никогда не называла имен. «До поры до времени», — мрачно предрекал Хью. Она сочиняла «занятные истории» об этих, бесспорно вымышленных, племянниках. Морис, которому исполнилось семнадцать («шельмецам» Иззи было девять и одиннадцать), доучивался в школе-пансионе и за последние десять лет провел в обществе Иззи не более десяти минут. А Тедди просто избегал щекотливых ситуаций.

— Кто же эти мальчики? — вопрошала Сильви, пробуя филе «вероника»,^{37} которое миссис Гловер готовила на удивление причудливым способом. Сложенная газета лежала рядом с прибором Сильвии; та брезгливо постукала кончиком указательного пальца по колонке Иззи. — Неужели они отчасти списаны с Мориса и Тедди?

— А где у тебя Джимми? — допытывался Тедди. — Почему ты про него не пишешь?

Джимми, наряженный в голубой вязаный джемпер, набил полный рот картофельного пюре и не особенно переживал, что большая литература обошла его стороной. Он был ребенком мирного времени: война за окончание всех войн велась ради Джимми.^{38} В который раз Сильви повторяла, что сама удивлена новому прибавлению в семействе. («Мне казалось, четверо — это полный комплект».) В свое время Сильви не знала, откуда берутся дети; теперь она, видимо, плохо понимала, как предотвратить их появление. («Джимми, образно говоря, — запоздалая мысль», — сказала Сильви. «Да у меня и в мыслях ничего такого не было», — сказал Хью; они дружно рассмеялись, и Сильви сказала: «Ай-ай-ай, Хью».)

Рождение Джимми будто бы вытеснило Урсулу из лона семьи: она ощущала себя ненужной безделушкой, сдвинутой на край загроможденного стола. Кукушонок — она сама слышала, как Сильви сказала Хью: «Урсула — какой-то неуклюжий кукушонок». Но разве кукушонок живет в родительском гнезде? «А правда, что ты моя родная мама?» — спросила она, и Сильви со смехом ответила: «Это неопровержимый факт, милая».

— Белая ворона, — пожаловалась Сильви доктору Келлету.

— Кто-то должен быть не таким, как все, — ответил он.

— Прекрати писать о моих детях, Изобел, — с жаром требовала Сильви.

— Сильви, я тебя умоляю: это все вымышленные персонажи.

— Значит, прекрати писать о моих вымышленных детях. — Приподняв край скатерти, она заглянула под стол. — Чем ты занимаешься? — подозрительно спросила она Памелу, сидящую напротив.

— Описываю круги ступнями, — ответила Памела, невзирая на раздражение матери.

В последнее время Памела вела себя дерзко и в то же время рассудительно, словно задалась целью досадить Сильви. («Копия отца», — сказала мать Памеле не далее как этим утром, когда они повздорили из-за какой-то мелочи. «И чем это плохо?» — спросила Памела.) Она стерла липкие пятна картофельного пюре с румяных щечек Джимми и пояснила:

— Сначала по часовой стрелке, потом в обратную сторону. Для стройности лодыжек — так у тети Иззи написано.

— Здравомыслящий человек не станет следовать рекомендациям Иззи. — («Прошу прощения?» — переспросила Иззи.) — К тому же ты слишком молода, чтобы думать о своих лодыжках.

— Как сказать, — возразила Памела. — Ты была не намного старше, когда вышла за папу.

— Ах, какие деликатесы. — Хью испытал немалое облегчение: на пороге возникла торжествующая миссис Гловер с блюдом Riz impératrice. — Сегодня у вас за спиной, миссис Гловер, стоит призрак Эскофье.^{39}

Миссис Гловер невольно оглянулась.

— Ах, какая вкуснота, — сказала Иззи. — Пудинг с изюмом и цукатами. Ну прямо детское питание, «У Симпсона» как в яслях. Между прочим, у нас в доме была такая детская, которая занимала весь верхний этаж.

— В Хэмпстеде? У бабушки?

— Да-да. Я тогда была совсем маленькая. Как Джимми.

Иззи на мгновение сникла, будто к ней вдруг вернулась давно забытая печаль. Страусиное перо у нее на шляпке сочувственно дрогнуло. Однако вид серебряного соусника с заварным кремом вывел ее из задумчивости.

— Значит, у тебя больше не бывает этих странных ощущений? Déjà vu и так далее?

— У меня? — переспросила Урсула. — Нет. Точнее, иногда. Но редко. Поверь, это уже забыто. Все прошло. Почти.