Жизнь после жизни

Вся жизнь Дерека оказалась сфабрикованной. Начиная от первых слов его знакомства с ней («Ох ты, не повезло вам. Давайте помогу») он ни разу не был сам собой. Зачем она ему понадобилась? Чтобы рядом был кто-нибудь более слабый? Или чтобы заполучить себе жену, мать своих детей, прислугу, все атрибуты нормальной жизни, но без хаоса повседневности. Она вышла за него, чтобы защититься от хаоса. И он, как ей сейчас стало ясно, женился на ней по той же причине. Оба они меньше всего были способны защитить хоть кого-нибудь от чего бы то ни было.

Порывшись в ящиках комода, Урсула нашла стопку писем; самое верхнее, отпечатанное на фирменном бланке издательства «Уильям Коллинз и сыновья», «с сожалением» отклоняло его заявку, так как тема предполагаемой публикации «уже получила более чем достаточное освещение в стандартных учебниках истории». Были там и аналогичные письма от других издателей учебной литературы, но что еще хуже — неоплаченные счета и угрожающие последние предупреждения. Самое резкое письмо требовало немедленной выплаты кредита, взятого, вероятно, на покупку дома. В колледже Урсула напечатала великое множество подобных писем под диктовку: Уважаемый господин, как мне стало известно…

Она услышала, как стукнула входная дверь, и у нее упало сердце. Дерек возник на пороге столовой, как призрак в готической пьесе.

— Ты что тут делаешь?

Она подняла письмо от «Уильяма Коллинза» и сказала:

— Лгун, отъявленный лгун. Зачем ты на мне женился? Зачем сделал нас обоих несчастными?

Выражение его лица. То самое выражение. Она напрашивалась на казнь, ведь это проще, чем самой наложить на себя руки, правда? Ей уже было безразлично, она больше не могла противиться.

Урсула была готова к первому удару, который все же застал ее врасплох: кулак с силой врезался ей в лицо, в самую середину, как будто Дерек хотел стереть ее черты.

Она спала, точнее, лежала без сознания на кухонном полу и очнулась незадолго до шести. Ее мучила тошнота, голова кружилась, тело будто налилось свинцом, каждая клетка болела. Ей отчаянно хотелось пить, но она не решилась открыть кран из страха разбудить Дерека. Опираясь сначала на стул, потом на стол, она кое-как поднялась на ноги. Подобрала домашние туфли, на цыпочках прокралась в прихожую, взяла с вешалки свое пальто и головной платок. В кармане куртки Дерека лежал бумажник; Урсула вытащила банкноту в десять шиллингов — более чем достаточно, чтобы купить билет на поезд, а дальше взять такси. Ей делалось дурно от одной мысли о длительной поездке — она даже сомневалась, что у нее хватит сил доплестись до вокзала.

Урсула накинула пальто и, как могла, закуталась в платок, избегая смотреться в зеркало. Ей страшно было подумать, как она выглядит. Входную дверь она затворила неплотно, чтобы стуком не разбудить мужа. Ей вспомнилась ибсеновская Нора, хлопнувшая дверью.^{70} Доведись этой Норе спасаться бегством от Дерека Олифанта, она не позволила бы себе эффектных жестов.

Это был самый долгий путь в ее жизни. Сердце колотилось так, что грозило разорваться. Она ждала, что сзади вот-вот раздастся окрик и топот шагов. У билетной кассы она пробормотала сквозь кровавую жижу и крошево зубов: «Юстон». Кассир, посмотрев на нее, тут же отвел взгляд. Урсула подумала, что он никогда прежде не имел дела с пассажирками, которые выглядели как после кулачного боя.

До первого поезда оставалось десять минут ужаса. Она укрылась в женском туалете, где смогла хотя бы напиться воды из-под крана и частично отскрести от лица засохшую кровь.

В вагоне она сидела повесив голову и загораживая лицо ладонью. Мужчины в костюмах и шляпах-котелках старательно отводили от нее глаза. В ожидании отправления поезда она рискнула бросить взгляд на перрон и почувствовала небывалое облегчение, не увидев там Дерека. Оставалось надеяться, что он пока ее не хватился и отжимается в спальне, полагая, что она готовит ему завтрак. Пятница, день копченой селедки. Селедка все еще лежала в кладовой, завернутая в газету. То-то он разозлится.

При выходе из поезда на Юстоне у нее подкосились ноги. Люди от нее шарахались, и Урсула боялась, что ее не посадят в такси, но, когда она показала водителю деньги, тот не стал спорить. В молчании они проехали через омытый ночным дождем Лондон; каменная кладка зданий сверкала в первых лучах солнца; мягкий облачный рассвет переливался оттенками голубого и розового. Она успела забыть, как любила Лондон. У нее потеплело на душе. Решив жить, она сейчас была одержима жаждой жизни.

Таксист помог ей выйти из машины.

— Вы уверены, что вам сюда? — засомневался он при виде внушительного кирпичного особняка на Мелбери-роуд.

Она без слов кивнула.

Это был единственно возможный пункт назначения.

На звонок парадная дверь широко распахнулась. Иззи от одного вида племянницы в ужасе зажала рот ладонью:

— Боже, что с тобой стряслось?

— Муж хотел меня убить.

— А ну, входи, — сказала Иззи.

Ушибы заживали, но очень медленно. «Боевые шрамы», как говорила Иззи.