Жизнь, придуманная ею самой

За такое участие в бизнесе папаша Грендель платил сыну неплохие деньги, кроме того, все расходы по дому на обе семьи тоже ложились на Гренделей. Свою зарплату Поль тратил на книги, себя и жену. Вернее, Галу, книги и себя, так верней.

У Галы теперь было если не все, то многое из желаемого – любвеобильный любимый муж, спокойная жизнь в достатке и возможность не перетруждать себя ничем. Грендели не забывали об их с Полем слабом здоровье, а потому не перегружали ничем.

Домашняя работа вызывает мигрень? Справимся без тебя.

Трудно гулять с дочкой? Погуляем сами.

Слабость и сонливость?

Отдохни, тебе нужно больше отдыхать.

Дорогая и бесполезная безделушка…

Это Галу вполне устраивало… некоторое время.

Отдыхала, читала, ждала возвращения мужа.

Все прекрасно и… скучно!

Оказалось, что спокойная беззаботная жизнь неимоверно скучна. Одиночество с книжкой в руке приятно только в определенных дозах.

Еще хуже стало, когда Поль связался с дадаистами.

Дада – новое течение в искусстве и жизни, все отрицающее, на все плюющее, все подвергающее разрушению. Отрицание ради отрицания.

«Дада» – так французы называют детскую лошадку-качалку. Никакого смысла в том, что течению дали такое название, нет, но дадаисты и не гнались за смыслом, совсем наоборот. Дадаизм зародился среди тех, кто прошел войну, видел бесполезную гибель товарищей, кто желал разрушить этот мир, чтобы кошмар не повторился.

Поль никогда разрушителем не был, это не его характер, но разочарованным в бессмысленности жизни был. А еще, думаю, ему очень хотелось почувствовать себя бунтарем, послушный маменькин сынок страстно желал свободы хотя бы в выражении своих чувств.

Много лет мадам Грендель диктовала своему «малышу» правила поведения, даже женившись и обзаведясь дочерью, он не стал свободным, на работе и дома его окружала все та же рутина. В Гале Поль нашел родственную душу, ее больше всего пугала перспектива превратиться в новую мадам Грендель.

Но к открытому бунту против семьи оба были не готовы, для этого требовалось бы с этой семьей порвать (что позже случилось с Дали). Разрыв с семьей означал бы необходимость самим зарабатывать на жизнь, а значит, все ту же работу и нудный быт.

Пока оба пытались освободиться от давления материального, от него не отрекаясь.

Иногда я задумывалась, что было бы, порви мы с семьей Гренделей окончательно.

Клеман Грендель был достаточно состоятельным уже тогда, чтобы обеспечивать наши невеликие прихоти, сами мы с Полем заработать не смогли бы, Элюар не Дали, да и я не была такой, какой стала с Сальвадором.

Подспудно чувствуя, что одной любовью сыт не будешь, мы терпели диктат Гренделей, который особенным диктатом и не был. Мадам и мсье по-прежнему обожали своего слабого здоровьем сына, содержали его и его супругу, воспитывали внучку и надеялись, что все как-то само собой образуется.

Это «образуется» означало, что Жежен станет хорошим помощником отцу, я – хорошей матерью и добропорядочной хозяйкой дома, мы будем зарабатывать и экономить, чтобы накопить на собственную безбедную старость и обеспечить будущее Сесиль – все то, чего я боялась больше всего.

Я страшно боялась, что жизненная программа Гренделей может затянуть, понятие «долг прежде всего» одержать верх.

В одном мы с мсье Гренделем были схожи, для него ценности располагались в таком порядке: мой малыш (то есть Жежен), я и моя семья, все остальные не в счет. Для меня тоже на первом месте был Поль, потом я, но мы и составляли эту самую семью.

И эта самая семья существовать пока без Гренделей не могла.

Я мечтала вырваться из тесного кружка обыденности и семьи, но как?

Поль тоже мечтал и попытался.

Стремление к бунту без бунта привело Поля к дадаистам.