Жизнь, придуманная ею самой

Где-то там, на востоке, бунтовали по-настоящему, в России произошла революция, и обратного пути уже явно не было. Гала не понимала, что именно происходило на родине, но и не желала разбираться. Бунт – это всегда ужасно, опасно и непредсказуемо.

Но бунт бунту рознь, в Париже тоже бунтовали… против правил приличий.

Дадаисты устраивали выставки и представления, на которых плевались, говорили гадости, оскорбляли посетителей, читали бессмысленные стихи, демонстрировали бессмысленные картины.

Во всем в жизни есть смысл, даже в бессмыслице, потому что бессмыслица ведь такова только в точке зрения здравого смысла.

Для Поля дадаисты словно порыв свежего воздуха. Он стал ходить на встречи, читать там свои стихи и сочинять новые в стиле дада. Элюар так и не стал настоящим дадаистом, кажется, даже не понял сути, для этого он слишком любил настоящую поэзию.

Гала почувствовала угрозу – муж отдалялся, конечно, он рассказывал о новых друзьях, о том, как проходили встречи, что говорилось и делалось, но это было слабое отражение. Гала почувствовала, что должна быть рядом с Полем, если не хочет потерять его.

Само отрицание ради отрицания ее интересовало мало, но допустить, чтобы Поля увели друзья, а она осталась в тесном мирке Гренделей, было нельзя.

Дадаисты считали себя мужской компанией, куда женщины не допускались, то есть запрета не было, но энтузиазма от присутствия тоже.

Женщины болтливы.

Женщины неспособны постигнуть суть дада.

Женщины озабочены только своими глупыми домашними делами.

Если они вырываются за пределы домашнего круга, то становятся эмансипе в худшем виде.

Женщины… это женщины!

Все, кроме последнего, Гала была готова опровергнуть.

Она всегда была молчаливой, суть дада постигла довольно быстро, хотя и об этом предпочитала молчать, никакими домашними делами озабочена не была, но и эмансипе не стала.

Гале удалось нащупать золотую середину, оставив из домашних забот только заботу о муже, и при этом вне дома, не став настоящей суфражисткой. И мадам Грендель, и суфражистки были для Галы одинаково неприемлемы. Удержавшись посередине, она сумела стать необыкновенной.

Мужское сообщество дада терпеть не могло Галу, но это ее мало волновало. Они просто боялись ее взгляда, ее молчания и ее необычности даже на фоне собственных отличий от остальных.

Полю нравилось, что жена столь необычна, он с удовольствием стал брать Галу на заседания. Неприятие компании дада Галу не смущало, для нее оставался главным Поль. Интуитивно чувствуя, что должна быть рядом со своим любимым мужчиной, Гала также чувствовала, что не должна уподобляться мадам Грендель, то есть не должна ни в чем ограничивать Поля.

Это оказалось не так-то просто.

Поль твердил, что для него существует только одна женщина – его Гала, и это было прекрасно.

Все изменилось, когда дадаисты Парижа расширили свой круг, сначала связавшись с Тцарой – румыном, объявившим себя отцом-основателем дадаизма. Тристана Тцару долго заманивали в Париж, а когда он наконец приехал, у дадистов началась новая жизнь.

Гала не сразу почувствовала угрозу.

Все начиналось прекрасно. Им с Полем очень нравился подход дадаизма к жизни – быть беззаботными, избегать любой обязательности, сторониться людей серьезных, скучных, быть поэтом, жить играючи… Кто будет обеспечивать эту жизнь-игру, конечно, не задумывались.

В среде дадаистов у Галы появились соперницы. Пока Поль не интересовался другими женщинами, но Гала невольно чувствовала себя неуютно рядом с некоторыми подругами дадаистов. Если в тесный мужской круг ее почти не допускали, то когда круг расширился и в него проникли другие женщины, стало только хуже.

Эти другие имели и умели то, чего не умела сама Гала и чего, возможно, не хватало в ней Полю.

Гала старательно делала вид, что не замечает особенностей женщин Анри Бретона – абсолютной свободы Жоржины или критического, цепкого ума Симоны. А еще легкого очарования Дениз. В самом существовании этих двух – Симоны и Дениз – Гала почувствовала настоящую опасность. Поль смотрел на Дениз влюбленными глазами, а об умении Симоны мыслить строго логически, о ее образованности, умении вести беседу с поистине мужской логикой вообще отзывался с восторгом:

– Представляешь, она объявила Бретону, что не дадаистка!

Хотелось спросить, что же в этом необычного, но Гала вдруг осознала, что сама бы вот так не смогла, поскольку подобное заявление из ее собственных уст означало изгнание из общества. А вот Симоне Бретон простил, они стали любовниками.

Гала была способна бросить вызов семье, обществу, но только чтобы заполучить любимого человека, от которого полностью зависела. Но просто бросать вызов или противопоставлять себя она не могла.

Я поняла это много позже.

Мне был нужен один-единственный мужчина, это оказалось моей границей, моим подобием мадам Грендель. Если другие ограничивали себя домом, семьей и бытом, то я Полем.