Жизнь продленная

В самый разгар учений пошли дожди и резко усилился ветер. На одном ровном участке дороги Густов набрал хорошую скорость и вдруг пережил удивительное и странное ощущение: встречный напор воздуха прекратился. Не стало и попутного ветра, еще недавно холодившего спину. Мотоцикл бежал, а движения воздуха не было. Он как будто въехал в мертвую зону, в которой и дождя-то почти не замечалось… От неожиданности и недоумения Густов выключил газ. И очень скоро все привычные недавние ощущения вернулись. Снова стал напирать сзади и холодить спину ветер, с прежней неуемностью начал хлестать дождь. А секрет был в том, понял Густов, что некоторое время мотоцикл и ветер имели одинаковую скорость…

На обратном пути ничего занимательного и забавного уже не было. Ветер вполне законно старался столкнуть седока с мотоцикла, в лицо били не дождевые капли, а вонзались невидимые стеклянные иглы, глаза застилало водой. Даже шея заболела — устала держать голову под таким мощным напором тугого воздуха. А на крутом повороте дороги, огибающей скалу, его подвели мокрые скользкие камни. Мотоцикл свалился с дороги. В глазах Густова дважды или трижды перевернулось небо, вспыхнуло ослепительно яркое сияние апрельских снегов, как бы о чем-то укоризненно напомнив ему.

Потом, через некоторое время, он услышал:

— Ну посмотри на меня… Открой глаза… Скажи что-нибудь…

Он открыл глаза и увидел Зою.

— Ты как… пришла? — удивился он.

— Сейчас мы тебя отправим.

— Не надо… Не оставляй меня…

— Не беспокойся. Я с тобой, я здесь.

Он и в самом деле перестал беспокоиться, и его начали поднимать куда-то вверх. Тут к нему снова вернулась боль, отступившая было на время разговора с Зоей, но боли он уже не боялся…

Танки и саперы вышли к побережью без Густова.

Олегов и его помощники поднялись на темную скалу, что возвышалась над небольшим береговым селением чукчей, и перед ними открылся беспредельный, чуть взъерошенный океан с затушеванным горизонтом. Дождь на время перестал, иссяк, но ветер все еще проносился над землей и морем, усиливая ощущение здешней пространственной беспредельности. Справа, на пляже, между скалой и ярангами, заметно выделялись на серой гальке бело-серые кости крупных морских животных, лежал почти целиком скелет кита. Появившиеся там солдаты несмело приблизились к ярангам, оглядывали берег, дивились этой невиданной жизни, как бы перенесенной из каменного века. Двое солдат уселись спинами друг к другу на гигантский китовый позвонок, не спеша закурили, и тогда третий стал их фотографировать. Потом он сел на позвонок сам, передал камеру товарищу, и тот пошел на его место, нацелился аппаратом.

Из крайней яранги вышел чукча и, не обращая внимания на солдат, поднес к глазам бинокль, стал смотреть в море. Было похоже, что он хотел таким образом побахвалиться перед солдатами — тоже, мол, имеем свою технику для усиления глаз, но, скорей всего, он высматривал своих товарищей-зверобоев, которые промышляли где-то там, за мутной стеной невидимости. Им пора бы вернуться, наверное. Их давно ждут, по-видимому… Но в море ничего не было видно и ничего не было слышно, кроме волн и ветра. Ветер дул с берега, а волны накатывались на берег, омывая камни и кости.

Повесть четвертая ДОМ

Держись друга старого, а дома нового.

Каково на дому, таково и самому.

Русские пословицы.

Победители много ездили. Даже те, кому посчастливилось демобилизоваться сразу после войны, не сразу угнездились в своих прежних домах: все их куда-то тянуло, манило, подталкивало. А у кого-то и вовсе не осталось никакого дома, и, значит, надо было искать или создавать новый. А кто-то опять ринулся в бой — на дальние стройки, обживать малозаселенные, неблагоустроенные земли. А кому-то пришлось еще служить и служить в армии, защищать завоеванную Победу, меняя время от времени гарнизоны, запросто пересекая из конца в конец свою немаленькую страну и не помышляя пока что об оседлости.