Жизнь продленная

В этот день Лена пыталась познакомить своего сына еще с одним хорошим словом. Она вдруг заметила, что кое-где между камнями белеют маленькие цветочки с четырьмя лепестками. Обрадовалась им, набрала небольшой букетик, каждый раз тяжело приседая со своим драгоценным кулечком и каждый раз показывая цветок сыну. «Это цветы, сынка, цветы — понимаешь? Вот мы поедем когда-нибудь в Крым, ты увидишь много красивых-красивых цветов, самых разных, самых душистых. Но и эти не забывай. Это цветы твоей родины. Ну скажи; цве-ты… Ци-ты…» Ванечка таращил глазенки и, конечно, ничего не говорил, но вроде как соглашался. По крайней мере не плакал. А через два года, проведя в тесном общении с мамой еще две чукотские весны, он скажет и это слово. Скажет, как только выйдет вместе с родными на площадь перед морским вокзалом во Владивостоке. «Папа, мама, циты!» — закричит он в великом удивлении и будет показывать ручонкой на старые большие деревья, что растут на площади…

В День первого парохода произошло в поселке и куда более значительное событие: полковник Олегов утвердил план учений по отражению условного морского десанта. Ночью пехотные батальоны и артиллеристы разбили в сопках, в местах сосредоточения, кратковременные палаточные городки.

Вышли на учения и танки, которым в апреле не удалось пробиться через снега. Вначале они сосредоточились как раз в том месте, где остановились в апреле, затем должны были двинуться к побережью, чтобы вместе с пехотой и артиллеристами сбросить в океан десант «синих». Саперы несколько раньше вышли на маршрут движения танков и уже прокладывали колонный путь; другой группе саперов предстояло сопровождать танки в наступлении. Густову было сказано: «За поломки боевых машин на колонном пути будете отвечать наравне с танкистами».

Командир танковой роты встретил его как старого боевого товарища, вместе с которым уже приходилось «воевать». Отдал свой мотоцикл, и Густов, вспоминая давние уроки вождения, начал разъезжать по всем участкам инженерных работ. Дорог здесь почти что не было, но все же угадывались какие-то не сохраняющиеся на камнях тропы. Или просто направления.

Всюду существуют пути человеческие.

На склоне одной сопки Густов как-то увидел лежащего прямо на камнях чукчу в кухлянке и торбасах. Предчувствуя недоброе, загодя ощущая холодок чужой смерти, он остановил мотоцикл и пошел к этому человеку. Остановился прямо над ним. И увидел, что человек просто-напросто отдыхает. Спит спокойно и счастливо, подложив под голову мешок, скорей всего — с покупками из магазина. Дождь тогда еще не шел, тогда еще пригревало и чуть размаривало туманное солнышко, бледным пятном обозначившее себя на серых небесах, и человек, можно сказать, разомлел в своих теплых одеждах. Похоже, ему не хотелось ни вставать, ни удивляться.

— Ты что тут делаешь? — спросил Густов о тем невольным повышением голоса, когда нет уверенности, что тебя поймут.

— Сплю, — тихо отвечал чукча.

— А потом что будешь делать? — сбавил тон и Густов.

— Пойду.

— Куда?

— Далеко, — махнул рукой чукча.

— А почему пешком?

— Катер не пошел. А я за два дня дойду.

Он неторопливо поднялся, перекинул или, точней бы сказать, перевалил через плечо мешок и пошел себе дальше, прямо через сопку, без видимой дороги и даже хоть какой-нибудь тропы. «Са тва тня тайту» — так звучала его глуховатая речь.

Запрыгал дальше по камням и Густов.

Честно говоря, по некоторым здешним дорогам, а тем более по бездорожью спокойнее было бы ходить пешком. Но дела складывались так, что ему надо было поспеть и туда и сюда и еще завернуть в поселок, где продолжались кое-какие строительные работы. Кроме того, ему понравилось ездить. И представлялось, что в этих поездках он тоже постигает некий полезный опыт, необходимый для освоения нового театра. Знакомится с этим театром. Видит много неожиданного и порою прекрасного. Он проезжал по галечному дну неглубокой прозрачной речки и любовался тем, как меняется оттенок воды с изменением цвета камушков. В ущельях он видел необыкновенно затейливые, почти фантастические фигурные скалы и думал о том, что ночью здесь было бы жутковато. Пустынный, застывший мир обращал его мысли куда-то к первому дню творенья. Мрачная угловатость безжизненных чудовищ приближала человека к каким-то вымершим, неведомым видам животного мира. Многое представлялось таинственным, загадочным, что-то хранящим в себе издревле и что-то предвещающим на завтра. «Раз из этой земли до сих пор ничего не брали — значит, в ней много чего сохранилось», — философствовал недавно ефрейтор Башмаков.

Иногда вдруг вспыхивали воспоминания о непохожих на эти Крымских горах, а то еще — о поездках на мотоцикле по безукоризненному немецкому асфальту вместе с нескладным и несколько безалаберным связным штаба Василем. Поездка в резерв к Полонскому, который почему-то совсем перестал теперь писать письма, встреча в гроссдорфской комендатуре с Зоей, нелепое бегство от нее. Хорошо еще, Зоя оставила адрес… И как же ему полагалось беречь такое незаслуженное счастье!..