Жизнь продленная

Тихо было на границе. Изготовившаяся к бою армия притаилась в сопках, овражках, на дорогах вдоль ручьев и в долинках. Двенадцать стрелковых дивизий, огромное количество артиллерии, танки, инженерные батальоны — все эти массы войск, опытные, закаленные и злые, ждали своего часа.

Ждал и командарм.

Тишина пока что радовала его. Она означала, что все идет как задумано. И в то же время это была военная тишина, тишина безмолвных отчаянных схваток, которая почти всегда двузначна: или твои люди одолевают бесшумно врага, или враг уничтожает их в таком над безмолвии.

Перед рассветом стали поступать короткие донесения:

— Часовые на границе сняты.

— Захвачены тоннели в районе Пограничной; охрана не успела подать сигналы.

— Группы просачиваются в укрепрайон…

И вот уже слышна стрельба в укрепрайоне.

— Пошли! — командует Крылов всей армии.

Прорыв обошелся нам почти без потерь…

Вскоре после победы над Японией бывший командарм-«западник» становится командующим войсками Дальневосточного военного округа — пожалуй что самого протяженного. Тысячи миль суши и моря между его флангами. Перед фронтом — Великий, или Тихий, океан — фантастическая водная преграда, слегка перегороженная Курильской грядой островов. Связь с гарнизонами, которые отделены друг от друга труднопроходимыми, а то и непроходимыми для техники пространствами, сложна и нерегулярна. Даже мощные и безотказные в обычных условиях рации во время полярных сияний порою дают отказ: их волны где-то пропадают, уходят куда-то вверх…

— Вам здесь трудно, да! — говорит он, обращаясь в переполненный тихий зал. — Могу еще добавить, что это накладно и для бюджета. Поверьте мне: как только будет возможно, мы уберем отсюда вашу часть и отпустим всех вас на Большую землю, в самые желанные округа. Но сегодня вы нужны здесь. Представьте себе мысленно карту восточной окраины нашей родины, станьте где-нибудь посередине ее лицом к океану…

Здесь командующий ненадолго умолкает, словно бы давая людям время оглядеть всю эту часть родины, а может, и сам еще раз представляя ее себе в подробностях, как и полагается командующему.

Он молчит какую-нибудь минуту, не больше. Но все происходит на виду, на людях, и потому каждому становится любопытно: о чем же оно, это молчание?

О чем же оно, действительно?

Может, подумалось командующему о том, что сейчас делается в его отсутствие на его правом, далеко отстоящем отсюда фланге. Может, увиделся ему не только свой, но и противоположный берег — берег другого командующего, вместе с которым Крылов еще совсем недавно воевал против общего врага сперва на Западе, потом здесь, на Востоке. Непосредственно между собой не сообщаясь, они тогда шли навстречу друг другу и хорошо понимали один другого на расстоянии. Понимали не только вообще, не только по общим объединяющим целям, но и по каждому частному или частичному продвижению, по всякой вынужденной или нарочитой заминке. Все понимали они тогда, и очень многое, очень важное объединяло их — единство задачи, воодушевление общей борьбы, наконец — почти что братские, искренние объятия в день общей победы. И что-то доброе виделось впереди.

А теперь вот они замкнуто противостоят друг другу, стараясь наглухо скрыть свои замыслы и намерения и в то же время проникнуть в чужие…

Или, может быть, совсем о другом подумал в эти минуты командующий. Может, ему померещилось некое отдаленное будущее, когда всю территорию страны перекроет совсем иная система защиты, куда более надежная и непреодолимая.

Мог ли он в тот момент о чем-нибудь таком подумать?

Трудно сказать.

Во всяком случае сам Николай Иванович Крылов не в таком уж отдаленном будущем станет главкомом стратегических ракет и тогда, в минуты своих профессиональных размышлений, будет видеть перед собой не какую-то отдельную часть страны, а всю эту систему. И все сегодняшние здешние заботы могут показаться после того мелкими, как после Берлинского сражения многодневные бои у какой-нибудь смоленской или тверской деревеньки.

Но все, все было необходимо — и та смоленская деревушка, и этот чукотский гарнизон…

— Вот и все, что я вам хотел сказать сегодня, — вскоре после неожиданной и непредвиденной паузы закончил свое выступление генерал Крылов. — Прошу теперь вопросы.

13

Апрель отгорел.

И снова стало тускло на этой неяркой земле — может быть, до следующего апреля.

В мае, как раз после Дня Победы, разгулялась свирепая, видимо, уже последняя в эту зиму пурга.

Густова вызвали к начальству.

— Люди хотят нормальной земной воды, товарищ комбат, — сказал Олегов.

— Как только сойдет снег, начнем бурить скважину, товарищ полковник, — доложил Густов.

— А если не дожидаться?

Густов задумался. В самом деле, обязательно ли это — ждать, пока сойдет снег?

— Ну, значит, договорились, — заключил полковник. — Приступайте завтра же.

Густов ушел в некоторой растерянности. Точно так же, как не приходилось ему строить дома на вечной мерзлоте, не доводилось и бурить артезианские скважины, хотя на уроках инженерного дела это в свое время изучалось. Но именно в свое — время — в канун войны и без учета условий Севера…