Жизнь продленная

Кстати сказать, один военный медик побывал к этому времени на демаркационной линии в Чехословакии, где-то под Пильзеном, и вот что там увидел:

«Ну, про нашу заставу рассказывать нечего — тут все в порядке: постовой у шлагбаума, с флажком и автоматом, в будочке — телефонист, тоже с оружием, и сержант — начальник КПП. А у наших союзничков — пулемет на дороге, дулом в нашу сторону, и солдат — руки в брюки. Свободно прохаживается туда-сюда, потом видит — чешка идет. Свистит, хлопает по карманам, достает плитку шоколада, словом — начинаются дипломатические переговоры. Если наступает взаимопонимание, солдат берет девушку под руку и уходит на часок. Пулемет остается на дороге. «Русские так хорошо несут службу, — говорят американцы, — что мы за демаркационную линию не беспокоимся».

Побывали мы и в гостях у них. Заходим в домик. Чехи выселены. Наши солдаты, скажем, в палатках живут или, по договоренности, свободные комнаты занимают, а у них как у немцев: надо им полдеревни — всех выгоняют и расселяются как хотят. И порядок свой заводят. Снаружи домик чистенький, аккуратный, как вообще у чехов, а внутри кавардак ужасный, грязь, как в конюшне. Пустые бутылки, коробки от сигарет, этикетки и обертки от концентратов и шоколада — настоящая свалка. На койке лежит солдат в обмундировании и бутсах. Заходит офицер. Солдат на него пьяным глазом прищурился и вместо приветствия повернулся задом. Салют, капитан!

Зашли мы потом к офицерам. У тех почище. Показали нам новый пистолет, который только что получили… Они вообще все свое вооружение нам свободно показывали, а вот на кухню не пустили. Только я сунул нос, как стали передо мной двое мордастых в целлофановых нарукавниках и: «Ноу, ноу! Инстракшн!» Инструкция, мол, запрещает… Поглядели мы, как солдаты обед получают. Одно подразделение прямо через дорогу от кухни располагалось — так они, сукины дети, завели «виллис», переехали через дорогу, поставили на капот бачки с пищей и поехали обратно. Просто смех! Все страшно любят торгануть. Украдут у другой роты «виллис» и гонят к нам продавать. У них для такого дела шлагбаум открывается моментально, а у нас — порядочек, проверочка. Пока наши проверяют, хозяева «виллиса» организуют погоню… Сам видел, как воришки, не успев оторваться от погони, ударили «виллисом» в шлагбаум и хохочут. Догнали, мол? Вот вам!.. Хозяева зацепили разбитую машину и увезли… Вот так и служат…»

6

Густов отправился в свою первую роту, которой когда-то командовал. Она стояла в брошенном богатом фольварке, за автострадой, и вела там обширное хозяйство, ежедневно присылая в Гроссдорф бидоны свежего молока.

Сразу же за городом он вышел за линию насаждений и пошел вдоль канавы по густой чистой траве. Будь такая возможность, он и сапоги снял бы, чтобы пробежаться по траве босиком, как это бывало в детстве на лужайках у привольной реки Луги. Здесь была такая же, как под Лугой, трава, такие же, хотя и разгороженные колючей проволокой, поля и луга, и возникала в душе почти такая же весенняя легкость. Вот только бы еще… пробежаться! Да не в одиночку бы, а с кем-то вдвоем…

Он дошел до ручья, с ходу перепрыгнул через него, заглянул по саперной привычке в бетонную трубу, проложенную под дорогой для этого ручья, но ничего подозрительного не увидел, да ничего там, наверно, и не могло быть теперь, кроме оставленного весенним половодьем сухого мусора. А впереди уже четко обозначилась ровная, как горизонт, автострада, уходившая вправо и влево, в необозримость. Чтобы пересечь ее, надо было выйти на перекресток, и Густов вернулся на дорогу.

Перекресток был просторным, как строевой плац, и посреди него стояла знакомая регулировщица. Она стояла здесь и девятого мая, когда Густов встречал свои роты, направляя их в Гроссдорф. Тогда тут было куда оживленнее, и девушке все время приходилось работать флажком. Или отругиваться от нагловатой шоферни. Или даже решать несложные международные вопросы. Густову запомнилась одна веселая компания освобожденных французов. Они ехали куда-то в лакированной допотопной карете с вензелями, запряженной парой гнедых. Остановившись на перекрестке, союзники озарили скромную вологодскую девушку сиянием обольстительных улыбок, начали что-то выкрикивать, даже аплодировать, после чего оборванец в цилиндре, восседавший на козлах, спросил:

— Мадемуазель Катьюша, где ест Франция?

— Все теперь там едят! — махнула мадемуазель Катюша своим нарядным флажком в сторону своей России. — Валяй давай и не задерживай движение, царь-король!

Оборванец приподнял цилиндр и весьма изящно откланялся. Он представлял собою нацию, где галантность в обращении с женщиной одинаково свойственна и королю и мусорщику.

— Адье, мадемуазель!

— Будь здоров, приятель!