Жизнь продленная

За чаем они, конечно, начали вспоминать фронт и тогдашних самих себя. Таков уж обычай старых солдат: сел к столу — вспоминай войну. И вот ведь что любопытно: годы проходят, а воспоминания не кончаются и всякий раз воскресает что-нибудь новенькое, не пришедшее в голову во время прошлой встречи. Ведь столько всего там было! И настолько обострены, сгущены были все наши ощущения и переживания, — сгущены до какого-то затвердевшего концентрата, рассчитанного на вечное хранение. Да и как же иначе? Одна только дорога к фронту, в эшелоне и пёхом, со всеми разнообразными впечатлениями и ожиданиями, с непонятным нетерпением побыстрее прибыть на место, — это уже целая эпопея с продолжением. Впереди погромыхивает, обочь дороги что-то догорает, а откуда-то из-за спины, издали, слышатся жалостные слова, тихие отголоски оставленного вдали дома, насквозь пронизанного светлыми лучами. Там и любимая женщина, и прощальная ночь с нею или робкое стыдливое ожидание такой ночи, если ее еще не было, и нежность ко всему оставленному, нежность почти до слез, нежность до самого горизонта.

Тебе бы скорей назад, к домашнему свету и теплу, и тем влажным глазам, к тем неотпускающим рукам, к той безропотной горькой покорности, — так нет же! Ты идешь по разбитой дороге, оторопело приглядываешься к реальным приметам войны, уже слышишь голосок шальной, далеко залетевшей пули, потом еще и еще… и наконец вваливаешься в траншею, пахнущую и пахотной землей и могильной. Здесь, правда, испытываешь доброе ощущение некоторой безопасности и делаешь первый, еще не очень уверенный вывод, что в общем-то жить можно даже и здесь, если не особенно высовываться по-над бруствером. Тут и в самом деле можно бы просуществовать до самого конца войны… только вот беда-то: сидя в траншее, войну не закончишь и уж, конечно, не выиграешь. Настанет такой час, необычайно тихий после разгульной артгрозы, когда ты начнешь выбираться из траншеи на бруствер, в полосу беззакония и незащищенности, где беспрерывно что-то взрывается, посвистывает и повизгивает — ждет и ищет тебя. Ты идешь навстречу своей неведомой судьбе, через какие-то невидимые прогалины смерти… и это уже не просто эпопея, не просто повествование, это предельная высота всей твоей человеческой сущности, выставленной перед врагом, под его огонь… А впереди еще вся несусветица, вся сумятица траншейных схваток, бой в глубине. Если повезет, то пойдешь и дальше, в преследование, а если не повезет — не суди, солдат, что оставят тебя товарищи на земле. Другие потом закопают… Но, может, еще и не смерть подошла, может, это бессилие подстреленной птицы, упавшей на землю, на измятые парусиновые крылья. Тогда тебя подберут и увезут потом в тыл в каком-нибудь перегруженном санитарном поезде с грубоватыми, но в душе добрыми и заботливыми санитарками и сестрами, рядом с тихим соседом-покойником, отошедшим в мир иной на ходу поезда, в прошлую ночь, после бомбежки…

Иной раз подумаешь, сколько живет в нас, фронтовиках, всяческой невыносимости, и невольно возьмет удивление: как еще мы живем со всем этим внутри себя? И ведь оно не просто сидит в нас подобно успокоившемуся осколку, а все время всплескивается, колышется, переливается всевозможными оттенками, поворачивается то одной, то другой стороной. И мы его снова и снова рассматриваем и пересматриваем, ворошим новые пласты, видим во всем новую — и непреходящую! — значительность.

А нынче что же?

Ну вот поднимется за день стенка этого дома еще на сколько-то рядов кирпича. Где-нибудь в Новосибирске, в Новгороде, в Мурманске тоже поднимутся за день стены новых таких же домов, которыми мы уже через год не будем гордиться. Возможно, будет запущен новый искусственный спутник Земли, и к этому тоже постепенно привыкнем.

Почти любой нынешний день можно прожить и не заметить. Пройдет не так уж много времени, и мы не сможем вспомнить, каким он был — ясным или пасмурным — и что в этот день происходило. Он так и затеряется в общем спокойном потоке. И только одно будет известно доподлинно: мы его прожили. Положили в ваши стены свою порцию кирпичей. И не было, слава богу, войны…

15

В апреле какая-то пронырливая, со слезящимся глазом, дворничиха уступила Ксении Владимировне свою очередь за холодильником. Уступила не просто так, не по доброте, а за пятнадцать новых, с нового года вошедших в употребление «маленьких» рублей, однако Ксения Владимировна как будто и не заметила в этом ничего предосудительного. Она даже благодарила пройдоху-дворничиху. Уж очень хотелось хозяйке будущей новой квартиры поскорее начать обзаведение. Не слишком практичная в житейских делах, на сей раз она проявила деловую хватку, отпросилась в день покупки с работы, договорилась со своим больничным шофером насчет доставки холодильника и незадолго до открытия магазина была уже у дверей его, в небольшой, но заметной толпе, волнуемой ветрами слухов и нетерпения. Что там говорят? Хватит ли на всех? Говорят, что нужно иметь при себе паспорт, а то некоторые спекулируют очередью…