Жизнь продленная

Третье письмо Ксении Владимировны к самой себе

А я все о доме, все о семье и даже о любви — чужой и своей.

Разыскали мы недавно Полонских, и вот когда я позавидовала Вале! И муж у нее законный, и дом постоянный, надежный, да еще и дочь-красавица!.. Я, конечно, завидовала не так, чтобы ей хуже сделалось, я очень по-хорошему, по-дружески, но все-таки завидовала и, когда мы уходили от них, сказала Горынину:

«Не мог бы ты пригласить свою младшую жить вместе с нами? Когда будет свой дом, конечно».

Горынин вздохнул и сказал:

«Я ведь приглашал ее… когда она меня на вокзал провожала. Но вот не приехала».

«Видимо, там сильней держат ее… Но ты попробуй написать ей».

«Может быть», — пообещал он. Но не сказал своего: «Все будет хорошо». И дальше мы долго шли молча, по пустым мокрым улицам. Я уже мечтала о том, как мы могли бы зажить втроем, какой хорошей я могла бы стать для Стеллы мачехой, может, даже второй матерью. Мне ведь не для кого беречь свое нереализованное материнство; своих детей, конкурентов падчерицы, у меня не будет.

Приезжала бы ты, девочка!..

Потом я кинулась к Горынину уже с другими речами:

«Горыныч, ты меня люби, пожалуйста! Люби сильно и не жалей иногда кое-каких ласковых слов, потому что они для меня — все! Они заменяют все привилегии и радости законной жены».

«Ты же знаешь, Ксенья… ты же все знаешь», — стал он говорить, обняв меня и по-дружески, по-приятельски похлопывая по плечу.

«Я знаю, но ты — говори, говори, пожалуйста! Во всем остальном ты не волен, а сказать, что любишь, — волен всегда».

«Я говорил и скажу еще…»

Когда я наконец успокоилась, он спросил, что это со мной случилось и отчего?

«Наверно, старость подходит, Горыныч», — сказала я.

«Ну-ну-ну! Нервы…»

«Значит, просто нервы, — не стала я возражать. — Когда-то и хирург приходит к выводу, что человек соединяется в одно целое и держится в таком собранном состоянии не столько скелетом, сухожилиями и мышцами, сколько нервной системой, почти невидимой и всесильной. Все может оказаться ненужным — и мышцы, и крепкое сердце, — если вдруг разладится эта связь всех связей».

«Да зачем ей разлаживаться? Надо дожить до весны, до лета, — уговаривал меня Горыныч в постели, зная, как я люблю отпускное время. — А там поедем на юг, к твоему любимому Черному морю…»

Я слушала и была благодарна ему. И постепенно, с его помощью, «самоналаживалась». Я ведь знаю о человеческом организме почти все. Могу даже, подобно йогам, кое-чем управлять в себе, даже кое-что регулировать силой внушения. Но когда много знаешь, то видишь и что-то лишнее. И я теперь все чаще замечаю в себе нарастающую напряженность. Она все чаще превышает норму, и тогда мне бывает очень трудно сдерживаться. Все чаще хочется спрашивать: «Когда же наконец? На войне — все для победы, после войны — все для людей… Когда же что-нибудь — для меня?..»

«Весной и дом наш готов будет?» — спросила, а вернее сказать, напомнила я Горынину.

«Должен быть», — отвечал он по привычке сдержанно.

А меня и его сдержанность, когда-то пленившая, теперь раздражала.

«Должен или будет?» — спросила я.

«Нэ кажи «гоп», — говорят мудрые хохлы».

«А где же твое всегдашнее?»

«Будет и всегдашнее», — все же уклонился он. И я решила: он уже знает что-то недоброе для нас, но скрывает.

Короче говоря, мы поссорились.

То есть ссорилась больше я, Горынин только отбивался, но в тот момент я почти ненавидела его за непрактичность в личных делах, за неумение устраивать свою жизнь решительно во всем. Я уже была почти уверена, что обещанной квартиры не видать.

Я сама не люблю себя злую и думаю, что не слишком красиво выглядела в глазах Горынина. Не зря же он сказал:

«А кто это говорил о том, что надо сохранять в себе человека?»

Это не раз говорила я.

И это меня остановило, затем успокоило. Ведь ничего пока что не произошло. Зачем же так непроизводительно расходоваться? Пусть сперва что-нибудь стрясется.

Я выпила снотворное и вскоре уснула.

И вот живу. По-прежнему жду, коплю нетерпение, надеюсь и боюсь.

14

Еще тогда же осенью, вскоре после первой встречи с Полонскими, Горынина как-то позвали с этажа вниз:

— Тут человек прораба спрашивает!

Горынин направился к лестничной клетке, гадая по пути, какое начальство к нему пожаловало. Мелькнуло подозрение, что это могла быть и Людмила Федоровна, однако тут же отпало: она сама разыскала бы его на объекте, не обращаясь ни к кому за помощью.

Так он ничего и не придумал.

А внизу, в дверном проеме, стоял и улыбался Дима Полонский с небольшим планшетом в руках.

— Мне только что предложили иллюстрировать книгу о строителях, и я вспомнил о вашем приглашении, — с ходу объяснил он.

— И очень правильно сделал!

От неожиданности и оттого, что искренне обрадовался такому гостю, Горынин слегка засуетился.

— Очень правильно сделал! — повторил он, соображая, что же показать Полонскому в первую очередь, чем можно заинтересовать его, а заодно и похвастаться перед ним. — Давай прямо к людям… Так, что ли?

— Так.

На лестнице Горынин вспомнил о Барохвостове и повел Полонского первым делом к нему.