Жизнь продленная

Женя почти бегом вылетел из дома, на ходу собирая под пилотку свои неукладистые, несколько длинноватые для строевого командира волосы. Во дворе он успел поприветствовать лабутенковскую немку: «Салют, майне либе фрау!» — но та ничего не ответила. «Ну и не надо! — ничуть не обиделся Женя. — Все равно наши русские — лучше!»

Гость и хозяин остались вдвоем, и гость сказал:

— Ну что ж, командир, давай подумаем над расписанием занятий…

8

Первой, кого встретил Николай Густов, вернувшись перед вечером в Гроссдорф, была Валя Романенко. В синем беретике, в форменном защитном платье и аккуратных брезентовых сапожках, она выглядела по-военному нарядно и показалась Густову особенно красивой сегодня. Он шутливо загородил ей дорогу.

— Что же ты уходишь, Валя, не дождавшись меня?

— Не надо, Коля, — устало попросила она, чем-то расстроенная.

— Он тебя обидел? — Спросил Густов, имея в виду Диму Полонского.

— Не видела я его, — пожаловалась Валя.

— Тогда я тебя просто не отпущу такую! Пойдем посидим пока у меня, а я прикажу разыскать этого зловредного типа.

— Может, лучше по улице погуляем? — предложила Валя, пожалуй уже довольная, что Густов задержал ее.

— Дома у меня шоколад есть. Американский…

Валя соблазнилась.

По пути им подвернулся Василь.

— Вы меня шукаете, товарищ капитан? — не то спросил, не то подсказал он.

— Тебя, — сказал Густов. — Найди начальника штаба и зови домой.

— Слухаю! — На сей раз Василь даже не выразил неудовольствия и проворно отправился «шукать» Полонского.

В комнате Густова Валя села у открытого в палисадник окна и как-то очень глубоко, с болью вздохнула:

— Скорей бы домой!

— Девушек, наверно, в первую очередь отпустят, — сказал Густов, извлекая из полевой сумки шоколад.

— Меня уже, можно сказать, отпустили, — сказала Валя.

— Одну?

— Вдвоем, — усмехнулась Валя.

— Вместе с Катюшей? — вспомнил Густов Валину подругу.

— Вместе с моим сыном… или с дочкой.

— Шутишь?

— Нет, Коля, не шучу. Дима, я думаю, из-за этого стал меня избегать…

— Этого не может быть! — уверенно вступился за приятеля Густов. — Ведь он каждый вечер…

— Ну-ну, говори. Каждый вечер — в «ме-се-бе», ты хотел сказать?

— А ты как будто не знаешь! — уже без прежней уверенности проговорил Густов.

— В том-то и дело, что все знаю, все поняла.

И опять она с болью вздохнула, и эта боль отозвалась в груди Густова, чуткого теперь ко всякой людской горести. И еще возникла какая-то особая, родственная, что ли, нежность, какую испытывают братья к беременным сестрам. И захотелось сказать что-то безусловно убедительное, отчего сразу развеялись бы все Валины подозрения. Это даже необходимо было — так он чувствовал.

— Валя, поверь мне…

— Тебе-то я поверила бы, Коля, — грустно улыбнулась Валя. — Тебе можно верить всю жизнь.

— У меня тоже плохо с Элидой, Валя! — вдруг совершенно неожиданно исторглось, прорвалось из сердца Густова, размягченного состраданием.

— У  в а с  плохо?!

Ее удивление было настолько сильным и искренним, что она, кажется, забыла на время о своих печалях. С того дня, как она познакомилась с Густовым, ей было известно и о его любви; собственно, и началось их знакомство с того, что Валя принесла ему, лежащему на медсанбатовской койке, сразу три письма от Элиды. «Вот как вас любят! — сказала она. — Сразу три». — «И ее так же», — ответил Густов, передавая Вале толстенькое письмо, написанное уже здесь, в медсанбате, после операции. Вале тогда очень понравилось, что он не пытался, как некоторые, скрывать свою «домашнюю» любовь ради расположения военных девушек…

Да, первым с Валей Романенко познакомился Густов, а не Полонский. Дивизия стояла тогда на отдыхе, и нетяжело раненного Густова не стали отправлять в армейский госпиталь, оставили в медсанбате. Валя была для него, пожалуй, первой военной девушкой, которая сперва приглянулась ему, а потом и понравилась. Он любил смотреть, как она ходила по палате, слушать ее слова, обращенные к другим раненым, и не слышать в них ноток лицемерия или сюсюканья. Она была спокойной и ровной со всеми, ко всем одинаково участливой, разве что чуть-чуть выделяя Густова.

Гадать, как могли бы сложиться их отношения, теперь нет смысла, потому что еще до наступления полной ясности появился Дима Полонский. Он приехал навестить друга и застал Валю сидящей на койке Густова.

— Ну вот и наш святой Николай наконец-то влюбился! — подмигнул он, как только Валя, оставила их вдвоем.

— Уже давно, Дима, и надолго, — улыбнулся на это Густов. И он не лукавил. Элида всегда была для него единственной.

— Поверь опытному человеку: одно другому не мешает, — заметил тут Полонский.

— У тебя же не было этого «одного», — сказал Густов. — У тебя все время — «другое», Дима! Откуда тебе знать — мешает или не мешает.

— Отсюда вывод: надо упорно искать это единственное, — не растерялся Полонский.

— Желаю тебе успеха… А пока расскажи, что у нас в батальоне.