Жизнь продленная

— Ну вот, двое пастухов у нас уже могут заняться боевой учебой, — усмехнулся Густов.

— Я их сейчас разыщу! Я им покажу! — начал грозить ротный своим выдуманным пастухам.

— Не надо, — остановил его Густов. — Я же сам был ротным.

— Все равно не наберем даже взвода, — упрямился Иванов.

Им не дал доспорить глухой взрыв по другую сторону фольварка, довольно сильный.

— Рыбу глушите? — уже сердито спросил Густов, потому что в той стороне было озеро.

— Наши — нет! — уверенно возразил Иванов.

— Пошли кого-нибудь, пусть узнают и приведут сюда этих рыбачков.

Иванов отправил к озеру Лабутенкова и еще одного солдата с оружием. А сам все продолжал показывать Густову хозяйство.

— На этой базе можно целый совхоз организовать, — как будто даже хвалился он. — Снять всю эту проловку (слово «проволока» ротный так за всю войну и не научился произносить правильно), поселить десяток семей — и вот тебе образцовое хозяйство.

— Это уже не наша забота, — сказал Густов.

— А я думаю, что и наша, товарищ капитан. Если мы не хотим остаться в дураках…

Когда они, сделав большой круг, снова вернулись к господскому дому, Лабутенков «доставил» на фольварк командира взвода инженерной разведки Женю Новожилова.

— Это вот они взрывали, — доложил Лабутенков.

А Новожилов с особым лейтенантским изяществом, в два фиксированных приема — раз и р-раз! — вскинул руку к пилотке.

— Товарищ капитан, лейтенант Новожилов по вашему приказанию…

— Что у тебя там было? — остановил его Густов.

— Четыре штуки «тми-тридцать пять», — отрапортовал Женя. — Просто в канаве валялись, ну мы и решили не оставлять.

— Правильно решили… Но не остатки ли это от минного поля? Может, они не успели закончить, но все же поставили сколько-то.

— Найдем, если поставили. Не первый раз…

Это правда. Дощечки с такой надписью: «Мин нет. Новожилов» — красовались на многих дорогах Польши и Восточной Пруссии. Да и здесь, за Одером, тоже. Когда у всех солдат начался негласный курортный сезон, разведчики уже на второй день после войны получили задание «проверить на мины» все периферийные дороги и мосты вокруг Гроссдорфа. И пошли проверять во главе со своим безотказным и легким на ногу лейтенантом, которого подполковник Горынин назвал как-то «светлым человеком».

Женя Новожилов и в самом деле был и легким, и веселым, и светлым. Его глаза чуть ли не всегда улыбались, если не считать того времени, когда он работал со взрывчаткой: тут его лицо становилось сосредоточенным, почти недовольным. А вот печали и грусти он, пожалуй, не знал никогда, и его любимым присловием было: «Красота — жизнь!» И еще он говаривал так: «А мне никогда не скучно. Начальство меня любит и не позволяет скучать. Чуть что — сразу команда: «Лейтенант Новожилов, есть работенка».

Начальство действительно любило его — и батальонное, и дивизионное — и за умение, и за удачливость. Потому что всегда приятнее посылать на дело человека, у которого все получается и который всегда возвращается. Его считали везучим, называли «заколдованным Женькой», а он объяснял все очень просто: «А я про  н е е  никогда не думаю, и  о н а  тоже ко мне без всякого интереса». В волховских болотах был случай, когда  о н а, то есть костлявая, все-таки погрозила Жене всерьез — большой осколок снаряда нацелился тогда прямо в сердце везучего лейтенанта. Смерть была бы неминуема, если бы на пути осколка не оказался орден Красной Звезды, только что полученный взводным. Орден превратился в этакую сильно распустившуюся пятилепестковую белую лилию, а Женя остался жив. Ему потом предлагали заменить орден на новый, а этот сдать в музей. Но он отказался: «Друзей не обменивают».

— Значит, скоро заканчиваете проверку? — спросил Густов, когда разговор о взрыве и минах сам собой исчерпался.

— Денек-другой — и мы в Гроссдорфе! Так что приготовьте для нас недельку отдыха, товарищ капитан, — ладно?

— Поговорю с комбатом.

— По закону положено, товарищ капитан, — сказал Женя чуть требовательно. — Когда другие отдыхали — мы работали.

— Все верно…

— А теперь прошу дорогих гостей к столу! — провозгласил Иванов — Бывшая Борода, поднимаясь на крыльцо господского дома.

В комнате ротного стоял внушительного вида отпотевший кувшин в окружении глиняных пивных кружек с какими-то рельефными сюжетами на боках. Женя в предвкушении доброго немецкого напитка начал потирать руки, Иванов потер непривычно голый подбородок.

— Прошу приготовить кружки! — возвестил хозяин и взялся обеими руками за кувшин.

Женя и Густов подставили кружки, приподняв пальцами островерхие оловянные крышечки — этакие миниатюрные шапки Мономаха.

Из кувшина в них полилось… молоко.

Все рассмеялись, но холодное молоко выпили с удовольствием. Женя пил не отрываясь, по-гусарски, все запрокидывая и запрокидывая голову. Глаза его и щурились, и улыбались.

— Красота — жизнь! — не то сказал, не то пропел он, оторвавшись от кружки.

И сразу вспомнил о своих разведчиках:

— А можно мне моих ребят привести молочка попить?

— Веди! — разрешил ротный. — У нас на всех хватит.