Жизнь продленная

Она и сама не могла забыть. Вот только подумала об этом прошлом, и сразу возникла черная надпись на их калитке: «Здесь живет красная собака». Они вдвоем с Фердинандом соскабливали эту надпись, потом перекрашивали калитку, но через несколько дней надпись появилась снова. Никаким красным Фердинанд, конечно, не был, он просто хотел остаться «честным социалистом», да не так-то это было просто. Нацисты упорно переманивали к себе всех социалистов, созвали специальное собрание, на котором уговаривали и угрожали. Тогда-то Фердинанд и выступил. Он сказал, что социалистическая партия существует в Германии многие годы, что она старше НСДАП и что он не собирается изменять ей… На второй день ему и намалевали эту «красную собаку». И люди перестали заказывать Фердинанду обувь, хотя он считался лучшим в Гроссдорфе сапожником. Даже ремонтировать обувь не приносили: одни — чтобы наказать за строптивость, другие — из страха перед первыми… Фердинанд тогда начал ловить и продавать рыбу — у него были на озере за автострадой лодка и сеть. Рано утром он садился на велосипед, ехал на озеро, а к обеду возвращался с уловом. Но однажды он приехал к своей лодке и увидел, что у нее прорублено дно, а развешанная для просушки сеть вся изрезана. Он понял, чьих рук это дело, и обратился в местное отделение нацистской партии. Его там встретили такими словами: «Ну что, Фердинанд, ты видишь теперь, что твоя партия — дерьмо!» И стали убеждать его, что это сделал один из его товарищей-социалистов… И много еще чего было, прежде чем Фердинанд сдался и вступил наконец в НСДАП. «Все лучшие немцы города состоят в партии фюрера!», «Если ты настоящий немец, ты должен состоять в партии фюрера!»…

Если бы рассказать все это русским и если бы они сумели понять и поверить, то Фердинанд, наверное, мог бы и не скрываться. Но русские могут не поверить и не понять. У коммунистов все как-то по-другому. Они идут за свою партию в концлагерь и на виселицу и считают, наверное, что все должны поступать так же… Хотя бы уж объединились все партии в одну и все люди начали жить в мире, без ненависти, без убийства!

«А пока что нам надо держаться друг за друга и быть рядом, — еще издали начала убеждать фрау Гертруда своего мужа. — Пусть это не очень разумно, но будем рассуждать пока что так: хоть день, да наш! Нельзя постоянно откладывать что-то важное для жизни на лучшие времена — так можно всю жизнь прозевать».

К концу дороги она так убедила во всем себя, что не сомневалась и в решении Фердинанда. И с тем вошла к нему в подвал. Однако Фердинанд был чем-то расстроен и не очень слушал то, что она так долго обдумывала. Она умолкла. Спросила с тревогой:

— Что-то у тебя случилось?

Фердинанд нехотя и не сразу рассказал, что поссорился с одним своим бывшим сослуживцем и теперь не знает, чем все это кончится.

— Откуда же он взялся и как нашел тебя здесь?

— Мы жили тут вместе, — сказал Фердинанд.

— А где же он был вчера ночью? — встревожилась Гертруда и стала оглядывать подвал.

— Он ночевал на скотном дворе. Наверху, где корм.

— Так он, наверно, обиделся за это!

Фердинанд усмехнулся: за крышу над головой теперь не обижаются!

— Он был твоим начальником? — спросила Гертруда.

— Не то чтобы моим, но вообще-то был важной фигурой.

— Но здесь он не хозяин! Он у тебя в гостях. У твоих родственников.

— Он ушел.

— Куда?

— Это не имеет значения. Он требовал, чтобы мы пошли вместе, а я ждал тебя…

— Ты правильно поступил. И чем он дальше от нас уйдет, тем лучше.

— У него длинные руки.

Фрау Гертруда задумалась. Потом спросила:

— А русских он боится?

— Как все мы.

— Как все или немного больше?

— Может быть, немного больше.

— Тогда тебе обязательно надо идти со мной. В Гроссдорфе он не появится… Ты понимаешь?

Фердинанд задумался. Идти под защиту русских, от которых он здесь прятался, — не странно ли это? Но, с другой стороны, и здесь оставаться, пожалуй, небезопасно. И нельзя, в конце концов, провести всю оставшуюся жизнь в подвале. Надо на что-то решаться. Как ты теперь ни прячься, главное было в том, что уже совершилось и от чего нигде не скроешься.

— Ты, наверное, права, Герта, — проговорил он тихо и как-то почти обреченно. — Только… не лучше ли прямо пойти к русским?

— Нет! — испугалась фрау Гертруда. — С этим не надо спешить. С этим… чем позже, тем лучше.

Фердинанд покачал головой, не то соглашаясь, не то сомневаясь. Больше все-таки соглашаясь, пожалуй. Потому что его Герта казалась ему сейчас и практичнее, и умнее его.

— Это мое счастье, что ты есть у меня, — проговорил он, благодарно глядя на жену. — Я пойду с тобой, куда ты хочешь… куда скажешь.

Фрау Гертруда посмотрела на него с удивлением. Она не могла вспомнить, говорил ли он ей когда-нибудь такие слова, но, если бы даже и говорил, она слушала их, как впервые в жизни. Слушала с большой женской радостью, от которой по ее жилам побежала вдруг жаркая молодая кровь, возбуждая и нежность, и признательность, и ответную готовность идти куда угодно за ним.

— Собирайся, дорогой! Ужинать мы будем дома.