Жизнь продленная

Никто при этом не был назван. Да никого Валя и не могла бы назвать, она только по женскому наитию своему предполагала о ком-то. А Дима мог бы и назвать одного человека, потому что уже тогда маленькая фрау Эмма занимала какое-то место в его мыслях и чувствах. Забавная милая немочка, овдовевшая на третьем году войны с Россией, а вышедшая замуж на первом ее году за солдата-отпускника. Она с виду легко пережила поражение Германии, легко смирилась с победой русских, не обременяла себя тревогами о будущем, умея жить настоящим. Ее не очень-то опечалила и разлука с Полонским, хотя она все время говорила ему: «Димитри — кароши…» Она любила ходить по дому в брючках и легкой полотняной кофточке, надетой прямо на голое тело, всегда без лифчика, и это было так женственно, что он не мог спокойно смотреть на нее. Его так и приманивала эта мягкая женственность…

Полонский закончил рисунок и отклонился от листа подальше, чтобы получше разглядеть то, что вышло.

Получилась красивая женщина, полузнакомая или смутно знакомая, напоминающая Валю… и не в меньшей степени Эмму. Полу-Валя, полу-Эмма. Гибрид…

«Вот так, наверно, и возникали под пером кентавры», — грустновато усмехнулся творец.

Но чем дольше он рассматривал рисунок, тем больше находил в нем своеобразной прелести, даже гармонии и завершенности. Может быть, здесь произошло как раз то, что необходимо для искусства вообще, — типизация, синтез?

Однако и этой своей мысли Полонский мог только усмехнуться. Произошло грустное, в общем-то…

Рисовать больше он уже не захотел или не мог и стал листать свой старый, подзатрепанный альбомчик. Вот долговязый Василь подпирал собою стенку и усмехался издали своему «начальнику штабу». Вот Николай Густов, склонившийся над листом бумаги — скорей всего над письмом к своей Элиде. Фрау Гертруда в накрахмаленном передничке. Женя Новожилов со своим искореженным орденом на гимнастерке и неизменной улыбкой. «Красота — жизнь!» — подписан этот рисунок.

Полонский закрыл альбом и вытянулся на нарах. Все равно как после физической нагрузки, он почувствовал усталость, и ему захотелось поспать. К этому же приглашал его и надоедливый дождик, продолжавший кропить брезент палатки, и вся замедленная, полусонная дремотность здешнего бытия…

24

— А где тут проживает старший лейтенант Полонский? — то ли во сне, то ли сквозь сон послышался Полонскому голос Коли Густова. — Во второй? Спасибо.

— Коля, я здесь! — вскочил с нар Полонский и высунулся из-за полотняной дверцы наружу.

Так они и встретились — мокрый, в плащ-палатке Густов и теплый, успевший согреться и вздремнуть Полонский.

— Как ты догадался, что я хочу тебя видеть? — все еще кричал Полонский, как будто они находились на расстоянии друг от друга.

— А мне захотелось тебя увидеть, вот я и догадался.

— Ну, проходи, проходи в нашу келью. Промок?

— Сейчас согреемся, Дима!

— Неужели правда, Коля?!

Густов высвободился из мокрой плащ-палатки, сел на нары и достал из полевой сумки хорошо знакомую каждому фронтовику немецкую флягу, обтянутую тонким войлоком. В ней булькало.

— Подъем, мужики! — скомандовал Полонский. — Тут дело без обмана… У кого есть какая закуска — выкладывай!

— Сейчас организуем, — по-стариковски покрехивая, приподнялся на своем ложе майор Медведкин. — Сейчас сообразим по такому случаю.

Нехаева в палатке не было, а капитан Вербовой, четвертый обитатель этого сирого укрытия, подсел к Густову и, вопреки своей обычной молчаливости, начал оживленно расспрашивать: как в новом батальоне, как в новой дивизии, как поживает комбат?

Густов рассказывал:

— Живем в бывшем военном городке эсэсовской дивизии, неизвестно где сгинувшей. Отличные казармы, офицерские дома. У каждого из нас комнатка… конечно, не такая, как в Гроссдорфе, но с мебелью и печкой. Есть запас угольно-торфяных брикетов. Есть баня с ванными комнатами и душевыми кабинами.

— Вот буржуи! — не удержался Полонский.

— Мы можем принять тебя обратно в свою боевую семью, — предложил Густов.

— Нет, Коленька, не заманишь, ты уж не обижайся.

— А то гляди. Комбат у нас и там знакомый — майор Теленков, заместитель — капитан Густов.

— Это хорошо, что вы будете вместе, — серьезно заметил Вербовой. — Я, как вы знаете, не очень-то ладил со Степаном Афанасьевичем, но если с ним ладить, жить можно.

— Разве вы не ладили? — удивился Густов.

— Не будем вспоминать старое, это все уже в прошлом… Кстати, на прощанье я просил вашего начподива и комбата, чтобы они устроили тебе отпуск на родину. Оба дали мне слово.

— Неужели?

— Так точно, Николай Васильевич. И ты можешь смело напомнить комбату.

— Ну, Петр Прохорович!..

И Густов умолк, не зная, что сказать бывшему замполиту, и опасаясь слишком сильно радоваться.

— Замполит к вам тоже назначен? — спросил Вербовой.

— Назначен, и тоже наш, славгородский.

— Кто же?

— Ни за что не отгадаете. Старший лейтенант Тихомолов из дивизионной газеты!

— Да он что, рехнулся? — откровенно ахнул Полонский. — Талантливый же человек, журналист! Ну, брат, удивил…