Жизнь продленная

Собаки бежали, пластаясь по снегу, изредка переругиваясь между собой, уже понимая, что скоро остановка и, стало быть, кормежка. Бежали, как на соревнованиях, — не сбавляя темпа перед финишем, а, наоборот, прибавляя скорость. Но как только солдат-каюр остановил их, все их старание в момент иссякло: они расселись и разлеглись на снегу с почти равнодушным видом. Одна даже зевнула. Все часто дышали. Вожак поглядел на каюра и широко облизнулся. И не зря — тут же получил что-то от каюра. Остальные заскулили.

— Сидеть! — приказал каюр.

А Олегов тем временем уже осматривал застрявший танк. Ни осуждения, ни огорчения, ни удивления на его лице не было. Как всегда.

— Ну что ж, до сих пор, значит, доползете в любом случае, — подвел он итог своим наблюдениям.

— Если снег будет такой же глубины… — начал было танкист.

— Нет уж, теперь без всяких «если», товарищ командир! — остановил его Олегов. И стал подниматься вверх по склону, приглядчиво, оценочно осматривая окружающую местность. Танкист и Густов — за ним.

Наверху Олегов как бы поставил танкисту задачу:

— Здесь — ваш рубеж сосредоточения по боевой тревоге в зимнее время. Оборудуйте огневые позиции для ведения огня с места.

— Ясно, товарищ полковник.

— Можете уводить танки обратно.

— Есть.

Олегов направился к своей упряжке; танкист и Густов, как водится — за ним.

— Признаюсь, я думал, что застрянете раньше, — сказал по дороге Олегов.

Возле упряжки танкист, немного помявшись и поглядев на часы, предложил:

— Прошу отобедать у нас, товарищ полковник. Время как раз обеденное.

— Спасибо, я еще не проголодался.

Олегов кивнул и еще раз сказал:

— Спасибо.

Когда он садился позади каюра — высокий, прямой, в своей нарядной серебристой папахе, — картина была почти забавной. В самом деле: полковник, командир части, и вдруг приткнулся на каких-то саночках. Того и гляди, свалится, а это же позор!.. Но, с другой стороны, на собаках он всюду мог проехать, что было для него важнее всяких других соображений.

Упряжка тронулась.

Танкист и Густов отдали отъезжающему честь.

Нарты подпрыгивали на неровностях, и Олегов временами клонился набок, но держался.

Он был достаточно молод и ловок.

— Строг наш хозяин, — проговорил танкист, немного обиженный отказом Олегова отобедать. Конечно, ротный припас для такого случая какую-нибудь диковинку, наподобие запечатанной бутылки «Московской водки». Спирт в здешних местах не переводился — его выдавали в пайке по фронтовой норме, из расчета 43 грамма на день, а вот настоящая водка бывала только у самых предусмотрительных и запасливых…

Полковник Олегов, пожалуй,-а в самом деле был строгим командиром. Но не меньше, чем строгость, людей смущала его сдержанность. Некоторые штабисты считали его замкнутым, нелюдимым и даже несколько загадочным человеком, живущим в сфере своих особых, высших интересов. Создавалось впечатление, что ему известны некие сверхистины или сверхсекреты, отделяющие его от остальных смертных. В штабе его побаивались и по собственной инициативе к нему не ходили. Все служебные дела старались решать через начальника штаба, человека простого, доступного и толкового. Что же касается личных и бытовых дел, то это шло по линии замполита и пом по тылу. По жилищным вопросам Олегов просил вообще никого к нему не направлять. «Может быть, через год я смогу этим заняться, а пока — нет, — сказал он своим ближайшим помощникам. — Я назначен командовать».

Далеко не все сумели понять самоустранение командира от самой больной житейской проблемы. У некоторых появилось подозрение — не барство ли это? Но, в сущности, он был прав. Если бы он впустил к себе просителей и жалобщиков, они отняли бы у него половину служебного времени — и без всяких результатов. Жилплощадь от разговоров в кабинете не прибавляется.

4

Густов снова увидел все необычайно отчетливо — и морозное серебро олеговской папахи, и разогревшихся на работе под теплым солнцем саперов, и слегка накренившиеся на склоне танки, все еще сохранявшие на своей броне цвета большеземельских полей: зеленый и желтый. Густов был тогда еще зрячим, хотя уже и замечал мурашей в глазах. Он даже собрался попросить у кого-нибудь из своих ребят черные очки, хотя бы на время, но это показалось неудобным: каждому очки нужны были так же, как и ему. Потом стало ясно, что работа заканчивается. Танкисты все делали теперь сами: закрепили трос для вытаскивания, подкопали под гусеницами перемолотый в муку снег и готовились к решительному рывку. Торопили друг друга.

— Долго вы еще там копаться будете? — спрашивал командир роты.

— Долго вы еще копаться будете? — обращал тот же вопрос к своим подчиненным командир взвода.

А саперы уже собирали лопаты и по-своему прощались с танкистами:

— Оставьте вы их тут до весны — никто не украдет!

— Точно! Тогда и камуфляж будет соответствовать.

— А то позовите чукчей с оленями — может, выволокут.

Танкисты огрызались, но ничего нового, кроме как обозвать саперов кротами, придумать не могли.

Уже по дороге к дому кто-то из саперов вспомнил это привычное прозвище и с тоской произнес:

— Тут даже для крота земли нету.

Другой подхватил: