Жизнь продленная

«Вот так, значит…» — уже приближался Густов к прощанию. И, вероятно, мог бы уходить. Но все еще стоял и не вдруг сообразил, что его удерживали эти странные глаза-омуты, состоящие как будто из одних зрачков. Выразительности в них почти не было, душа сквозь них вроде совсем не проглядывала, чувствовалась только дремучая сила и какая-то авантюрная глубина с присутствием дьявольщины. Будь Густов верующим, он, пожалуй, перекрестился бы, произнес какое-нибудь заклинание: «Аминь, рассыпься!» — или: «Сгинь, сатана», прочитал бы избавительную молитву «Да воскреснет бог и да расточатся врази его…» — и все сразу бы посветлело вокруг. Но он давно позабыл все спасительные молитвы детства и посему недвижно стоял под этим темным взглядом, дожидаясь неизвестно чего…

7

Густов встал со своей жестковатой койки и начал неспешно, ощупью разбирать постель, чтобы лечь спать. Больше он все равно ничем не мог заниматься, да и врач настоятельно советовал: «Побольше спите, раз появилась такая возможность. Сон — это наш ежедневный санаторий, из которого мы выходим по утрам как новенькие…» Доктор Зайцев вообще был несколько странным медиком — не любил лечить лекарствами, заменяя их, когда только можно, простейшими советами: хорошенько отоспаться, выпить на ночь горячего чая и надеть что-нибудь шерстяное на голое тело, исключить из рациона муку или масло, побольше ходить на лыжах, не думать о болезнях и так далее…

Постелить постель оказалось все же не просто — даже для такого нехитрого дела нужны человеку глаза. Густов не мог сладить с простыней и одеялом, и хорошо, что подоспел Башмаков:

— Давайте-ка я, товарищ майор!

— Верно, Петя, помоги…

А вот разделся он легко и обмундирование сложил на табуретку в порядке — для этой работы военному человеку глаза не обязательны.

Лег. Вытянулся. Подложил руки под голову.

Удивился своеволию своего сознания, вдруг отвлекшегося на Корбутов и всякие гарнизонные пустячки, и продолжал думать в одиночку о том, о чем только что думали вместе с Тихомоловым: как помочь Зое прилететь сюда, нельзя ли еще что-нибудь предпринять… Наверное, можно бы послать еще одну радиограмму — прямо начальнику аэродрома. Но она подействует только в том случае, если ее подпишет командир части, Герой Советского Союза. Если бы Глеб Тихомолов сходил к нему…

Эта мысль показалась Густову стоящей, он позвал Башмакова и для начала попросил:

— Ты ночуй сегодня у нас, ладно?

— Слушаюсь, товарищ майор!

С осени Башмаков некоторое время жил здесь же, на кухне, и даже сколотил для себя аккуратный топчан. Но потом Густов услышал как-то в столовой от братьев-холостяков, что держать при себе ординарца в мирное время — это барство, и Башмаков переселился в казарму. Сперва обижался. Потом привык. Солдат — это человек, умеющий ко всему привыкать и все переносить.

— А пока сбегай, пожалуйста, к Тихомолову, — продолжал Густов, — и скажи ему, чтобы завтра заглянул к нам. Есть дело.

— Ясно, товарищ майор!

Башмаков надел полушубок и шваркнул дверью.

— Не пора ли тебе заканчивать твою бурную деятельность, слепец? — сказал тогда Чернявский, начиная расстилать свою роскошную, с японским шелковым покрывалом постель. — Больному человеку полагается много спать. Разве доктор Зайцев не говорил тебе?

— Говорил, говорил… И я уже сплю, Николай Михайлович.

Густов и в самом деле мог теперь спать. Он заметно успокоился, как только подумал о вмешательстве в его дела авторитетного начальства. Для военного человека очень важно — и благотворно — довериться заботам и мудрости командования… Густова теперь только одно тревожило: как бы Зоя не улетела, не дождавшись его радиограммы. Еще ему очень хотелось бы прочесть Зоины письма, в которых, наверно, объясняется, почему она так срочно решила лететь к нему…

«Ты не улетай, Зоя!» — вдруг попросил он, обращаясь через белые пространства и почти веря в то, что Зоя может услышать его. Сумела же она почувствовать его приближение, когда он проезжал прошлым летом через Иркутск. Она потом говорила, что весь этот день ждала чего-то. Какого-то события. К ней приходил ее жених, но это не было событием. Он давно был в доме своим человеком: вместе с Зоей учился еще в школе, а теперь они оба преподавали в одном техникуме. Он опять наводил разговор на свадьбу, но и это было вроде бы не тем, чего ждала Зоя. Ей хотелось то куда-то идти, то надеть свою военную гимнастерку, сесть у окна и читать что-нибудь хорошее-хорошее.

Все это творилось с нею как раз в то время, когда Густов стоял перед окошком военного коменданта станции Иркутск и выпрашивал разрешение на остановку.

«Будешь говорить, что нэвеста здэсь живет?» — проницательно спросил комендант, едва только Густов обратился к нему.

«Буду», — сказал Густов.

«Все так говорят, дарагой».

«У меня еще и фронтовой друг здесь работает», — добавил Густов, вспомнив Вербового.

«И так тоже многие говорят… А как фамилие?» — комендант пронзил Густова своим жарким южным взглядом. Жарким и недоверчивым.

«Друга, что ли?» — не понял Густов.

«Ясно — не твое. Твое я и так вижу».

«А его — Вербовой».