Жизнь продленная

— Февральские — это, наверно, из того мешка, который мы нашли по дороге, — заметил Густов. — А что ты еще там прячешь?

— Я смотрю, ты неплохо видишь сквозь повязку, — сказал Тихомолов. И чуть ли не торжественно сообщил: — Еще тебе телеграмма!

— От кого? — заволновался Густов.

— Пойдем-ка лучше уединимся и потолкуем.

— Да не тяни ты, слушай!

— Пойдем, пойдем…

Тихомолов подал Густову руку и повел его в комнату, как уже говорилось, весьма условно отделенную от кухни. Чернявский и Башмаков деликатно начали громкий разговор между собой, показывая, что они не интересуются чужими секретами.

В комнате Тихомолов усадил друга на койку и сам сел рядом. Вполголоса прочитал написанную от руки телеграмму, точнее сказать — радиограмму:

— «Сижу Анадыре самолетов к вам нет боюсь придется улететь обратно Зоя».

— Зоя? — удивился и вроде бы даже испугался Густов.

— Так точно, Николай Васильевич!

— Ничего не понимаю.

— А по-моему, так все ясно: едет жена!

— Но мы… Я не рассчитывал… Я ждал ее с началом навигации… после окончания учебного года.

— Женщины иногда принимают оригинальные решения.

— Может быть…

«Может быть, что-то случилось?» — хотел он сказать, но недосказал, суеверно остерегаясь таких слов. И начал исподволь убеждать себя: «Если она едет ко мне… если она здорова… а если едет — значит, здорова… надо же радоваться, а не что-нибудь!»

Вдруг он вцепился в руку Тихомолова, заговорил непривычно быстро:

— Глеб! Надо что-то немедленно предпринимать. Придумай что-нибудь, подскажи!

— Я думаю, надо послать ей радиограмму, — предложил Тихомолов.

— Верно!.. Ты это сделаешь?

— Лишний вопрос… Скажи, что радировать?

— Радируй так: «Жди меня. Вылетаю при первой возможности».

— Лететь тебе нельзя и не на чем.

— Да, конечно…

— Надо просто просить ее подождать еще, набраться терпения.

— Но почему она так неожиданно?..

После всех сумбурных и сбивчивых речей было решено послать две радиограммы в Анадырский аэропорт: одну — Зое, вторую — летчику Кулагину, с которым Густов летел однажды в Анадырь, и им тогда пришлось садиться на вынужденную в тундре. Кулагин должен помнить его и не должен отказать. Он может и сам взять Зою в самолет…

«Утвержденные» тексты телеграмм аккуратный Тихомолов стал записывать в свою неразлучную записную книжку, а Густов невольно прислушался к тому, что рассказывал на кухне Башмаков.

— Вот мы говорим: чукчи, чукчи, а они — хитрый народ, — философствовал ефрейтор, кстати сказать тоже достаточно хитрый. — Тут в одном поселке председателем сельсовета был раньше малограмотный местный товарищ. Подошло время — другого выбрали, помоложе и пограмотнее. Приходит молодой за сельсоветской печатью, а старый ему: «Нет печать». — «Где же она?» — спрашивает молодой. «Собака съела». — «Ты говоришь неправду». — «Иди проверь…» Дошло дело до райисполкома, вызвали туда обоих председателей. Старый тут по-другому, по-хитрому начал: «Мне народ печать дал, только ему и отдам…» Так и не отдал, новую заказали. И ходит героем.

— Анекдотик? — не поверил Чернявский.

— Никак нет, товарищ майор, все точно! — заверил его Башмаков. — А насчет анекдотика — тоже, пожалуйста. Прибегает женщина домой, на ней новая лиса-чернобурка, и дети спрашивают: «Мама, это тебе папочка подарил?» А она им: «Если бы я на вашего папочку надеялась, так и вас бы на свете не было!»

— С бородой!

— С бородой не с бородой, а ваши ребята все советуют мне рассказать его капитану Корбуту.

— Зачем?

— Да так вот, советуют…

— Ну это ты брось! — пресек Чернявский. — Насчет офицеров не распускай язык.

— Так я же насчет чернобурки, товарищ майор…

6

Тихомолов тоже прислушался к разговору на кухне, потом заторопился домой.

— Лена обижается, когда я вечером надолго ухожу, — объяснил он. — Боится одна оставаться. Последний же месяц ходит.

— Иди, иди! — оттолкнул его Густов, вспомнив, что давно уже не видел Лену и что пора бы, наверное, навестить ее. С Глебом-то они виделись каждый день, а с нею — очень редко.

В последний раз он видел Лену в магазине Чукторга, или просто в Чукторге, как называлась единственная в поселке торговая точка, когда-то построенная для чукчей и сотрудников полярной станции. В армейском полушубке, еле сходившемся на животе, в солдатских, не по размеру валенках Лена была похожа на демобилизованную по беременности фронтовичку, а лицом — на девчонку из самодеятельности, нарядившуюся для спектакля. Подпухшие губы словно бы изображали капризность, большие глаза сделались еще больше и пронзительней, и смотреть на нее было как-то забавно и чуть грустно в одно и то же время.