«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Также смотрите в позднейших воспоминаниях Натальи Кодрянской о Ремизове в Париже: “Когда Алексей Михайлович собирался идти, было очень холодно, и он оделся не совсем обычно: поверх пальто закутался в красную женскую шаль, перевязав ее на груди, как это делают бабы, крест на крест; на голову надел еще вывезенную из России странной формы высокую суконную шапку, опушенную мехом. Сгорбленный, маленький, в очках, с лохматыми, торчащими вверх бровями, в невероятно больших калошах, зашагал в префектуру. В руках нес прошение на гербовой бумаге, расписанное им самим и разукрашенное разными заставками и закорючками…” (170, с. 15–16).

С. 298Гумилев склоняется перед ним в преувеличенно церемонном поклоне… – В изданной впервые в 1927 г. книге “Взвихренная Русь” Ремизов так описал одну из своих встреч с Гумилевым зимой 1919 г.:

“Поздно вечером шел я по трамвайным рельсам по Невскому <…>.

В необыкновенной шубе выше, чем в действительности, держась чересчур прямо, навстречу мне по рельсам же и не шел, а выступал Гумилев.

Я очень ему обрадовался: с ним у меня связана большая память о моей литературной «бедовой доле» и о его строгой оценке «слова»: он понимал такое, чего другим надо было растолковывать.

Гумилеву в противоположную сторону, но он пошел меня проводить.

Он говорил необыкновенно вежливо и в то же время важно, а дело его было просительное и совсем не литературное, а «обезьянье».

– Нельзя ли произвести меня в обезьяньи графы: я имею честь состоять в «кавалерах», мне бы хотелось быть возведенным в графы.

– Да нету такого, – ответил я, – чего вам, вы и так, как Блок и Андрей Белый – «старейшие кавалеры» и имеете право на обезьянью служку.

– Нет, я хочу быть обезьяньим графом.

«А и в самом деле, – подумал я, – графов не полагается, но если заводить, то только одного, и таким может быть только Гумилев».

– Моя должность, Николай Степанович, как вам известно, маленькая, – сказал я полуртом, боясь ветра, – я, как «бывший канцелярист обезвелволпала», спрошу.

– Очень вам буду благодарен.

И, простившись, не пошел, а проследовал по рельсам” (327, с. 255–256). О взаимоотношениях Ремизова и Гумилева подробнее см.: 355, т. 1, с. 420–426.

С. 298…с чисто московским гостеприимством приглашает Ремизов. – Писатель родился в Москве и прожил там первые девятнадцать лет своей жизни.

С. 298–299Мне кажется, что в наш трехмерный мир вдруг на минуту ворвалось четвертое измерение. Но что в Ремизове такого четырехмерного, я ни тогда, ни сейчас сказать не могу. – По устному наблюдению Е.Р. Обатниной (которой приношу благодарность за консультации по поводу ремизовского фрагмента НБН), О. может отсылать здесь к повести Ремизова “По карнизам” (1928), для которой тема четвертого измерения является ключевой.

С. 299Ремизов был живым подтверждением исконно русского “унижение паче гордости”. – Более распространен вариант “Уничижение паче гордости”, хотя встречается и форма “унижение” (например, у Лескова).

С. 299…Ремизову удалось самому создать легенду о себе. – Это общее место мемуаров и исследований о писателе. Сравните, например, с названием одной из глав мемуаров о нем Н.В. Резниковой: “Образ Ремизова, им самим создаваемый” (324, с. 133)

С. 299Меня Кикимора привела. – Кикимора – один из любимых фольклорных персонажей Ремизова. Смотрите, например, его стихотворение “Кикимора” (1903). Подробнее о кикиморе у Ремизова см., например: 332, с. 174–184.

С. 299Гумилев посыпал солью, единственной тогда приправой к картошке, поленья в печке, чтобы они “трещали, как в сказках Андерсена”. – О любви Гумилева к сказкам Андерсена см. с. 577. С описания уютного треска дров в камине начинается сказка Андерсена “Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях” (337, с. 349).

С. 300 – Через всю комнату протянута веревка, как для сушки белья. “Они” – то есть Кикимора и прочая нечисть – все пристроены на ней. – Сравните в воспоминаниях В. Милашевского о посещении квартиры Ремизова в 1920 г.:

“Через всю небольшую комнату, почти всю занятую большим обеденным столом, под потолком были протянуты две веревки или бечевки. Они тянулись по диагонали комнаты и встречались где-то над серединой стола. Перекрёст их, конечно, был неправильным, косоватым и случайным.

Так тянут веревки для белья во дворе, не считаясь с архитектурной геометрией.