«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

А утром – записка от Блоков, другая по тону: преласковая; чтоб немедленно был; уже в десять часов я был там; примирительный разговор состоялся; и даже совсем ничего не сказали: все – страшно устали; все – сразу решили, что следует год не видаться; меня уговаривали – отдохнуть заграницей; и я – согласился.

Даем обещание не видеться: год.

В тот же день уезжаю в Москву.

Через две с половиной недели я – в Мюнхене” (там же, с. 195).

За границу Белый уехал из Москвы 20 сентября 1906 г. Вернулся он в Москву в конце февраля 1907 г.

С. 329Счастье, шаг твой благосклонный / Не всегда проходит мимо. – Точная цитата из стихотворения Гумилева “Телефон” (1917):

Неожиданный и смелый
Женский голос в телефоне, —
Сколько сладостных гармоний
В этом голосе без тела!

Счастье, шаг твой благосклонный

Не всегда проходит мимо:
Звонче лютни серафима
Ты и в трубке телефонной!

(122, т. 2, с. 26)

С. 330Кроме Блока да еще Ходасевича нет никого… – Сравните с суждением Белого о поэзии Ходасевича в статье “Рембрандтова правда наших дней” (1922): “Ходасевича по размеру с иными поэтами современности сравнивать я не хочу, но – скажу: точно так же в кликушестве моды его заслоняют все школы (кому лишь не лень): Маяковский, Казин, Герасимов, Гумилев, Городецкий, Ахматова, Сологуб, Брюсов – каждый имеет ценителей. Про Ходасевича говорят: «Да, и он поэт тоже»… И хочется крикнуть: «Не тоже, а поэт Божьей милостью, единственный в своем роде»” (43, с. 139).

С. 330Я до обморока заговариваю. – Мог умереть. – Комментируемый фрагмент – один из немногих в устном рассказе Белого, воспроизведенном в НБН, к которому не отыскивается прямая параллель в его мемуарах и в мемуарах современников, если не принимать во внимание следующий фрагмент из воспоминаний Ходасевича:

“Иногда его прорывало – он пил, после чего начинались сумбурные исповеди. Я ими почти не пользуюсь в данной статье, потому что в такие минуты Белый смешивал правду с воображением. Слушать его в этих случаях было так утомительно, что нередко я уже и не понимал, что он говорит, и лишь делал вид, будто слушаю. Впрочем, и он, по-видимому, не замечал собеседника. В сущности, это были монологи. Надо еще заметить, что, окончив рассказ, он иногда тотчас забывал об этом и принимался все рассказывать сызнова. Однажды ночью он пять раз повторил мне, одну историю. После пятого повторения (каждое – минут по сорок) я ушел в свою комнату и упал в обморок. Пока меня приводили в чувство, Белый ломился в дверь: «Пустите же, я вам хочу рассказать…»

Впрочем, из всей совокупности его тогдашних истерик я понял одно: новая боль, теперешняя, пробудила старую, и старая оказалась больнее новой. Тогда-то мне и пришло в голову то, что впоследствии, по соображению многих обстоятельств, перешло в уверенность: все, что в сердечной жизни Белого происходило после 1906 года, было только его попыткой залечить ту, петербургскую рану” (387, с. 92; сравните в мемуарах Берберовой об этом же случае – с. 694).

С. 330Вот сейчас разрешу загадку. – Самое страшное, что и загадки-то нет. – Вероятно, отсылка не столько к мифу об Эдипе, отгадывающем загадку фиванского Сфинкса, сколько к строкам из стихотворения Блока “Скифы” (1918): “Остановись, премудрый, как Эдип, / Пред Сфинксом с древнею загадкой!” (55, т. 3, с. 361) и к знаменитому четверостишию Тютчева 1869 г.:

Природа – сфинкс. И тем она верней
Своим искусом губит человека,
Что, может статься, никакой от века
Загадки нет и не было у ней. (376, с. 164)

С. 331Ах, если бы можно было… и впустило меня в себя. – Подразумевается открывающее дверь в пещеру с сокровищами волшебное слово “сезам” (принятое в языках западной Европы название кунжута) из арабской сказки “Рассказ про Али-Бабу и сорок разбойников и невольницу Марджану”, вошедшей в “Книгу тысячи и одной ночи”.

С. 331Но прошлое заперто на тридцать три поворота, и ключ брошен на дно моря. – См. с. 52, где эту же метафору со ссылкой на Кальдерона использует Гумилев.