«Жизнь прошла. А молодость длится…» Путеводитель по книге Ирины Одоевцевой «На берегах Невы»

Пастух веселый
Поутру рано
Выгнал коров в тенистые долы
Броселианы.

Паслись коровы,

И песню своих веселий
На тростниковой
Играл он свирели.

И вдруг за ветвями

Послышался голос, как будто не птичий,
Он видит птицу, как пламя,
С головкой милой, девичьей.

Прерывно пенье,

Так плачет во сне младенец,
В черных глазах томленье,
Как у восточных пленниц.

Пастух дивится

И смотрит зорко:
– Такая красивая птица,
А стонет так горько. —

Ее ответу

Он внемлет, смущенный:
– Мне подобных нету
На земле зеленой.

– Хоть мальчик-птица,

Исполненный дивных желаний,
И должен родиться
В Броселиане,

Но злая

Судьба нам не даст наслажденья,
Подумай, пастух, должна я
Умереть до его рожденья.

– И вот мне не любы

Ни солнце, ни месяц высокий,
Никому не нужны мои губы
И бледные щеки.

– Но всего мне жальче,

Хоть и всего дороже,
Что птица-мальчик
Будет печальным тоже.

– Он станет порхать по лугу,

Садиться на вязы эти
И звать подругу,
Которой уж нет на свете.

– Пастух, ты наверно грубый,

Ну, что ж, я терпеть умею,
Подойди, поцелуй мои губы
И хрупкую шею.

– Ты юн, захочешь жениться,

У тебя будут дети,
И память о Деве-птице
Долетит до иных столетий. —

Пастух вдыхает запах

Кожи, солнцем нагретой,
Слышит, на птичьих лапах
Звенят золотые браслеты.

Вот уже он в исступленьи,

Что делает, сам не знает,
Загорелые его колени
Красные перья попирают.

Только раз застонала птица,

Раз один застонала,
И в груди ее сердце биться
Вдруг перестало.

Она не воскреснет,

Глаза помутнели,
И грустные песни
Над нею играет пастух на свирели.

С вечерней прохладой

Встают седые туманы,
И гонит он к дому стадо
Из Броселианы.

(122, т. 2, с. 58–60)

В очерке “Николай Гумилев по личным воспоминаниям” С. Маковский писал об этом стихотворении:

“Может быть не все почитатели Гумилева прочли внимательно одно, из последних его стихотворений «Дева-Птица» <…> Эта райская раненая птица, «как пламя» – больше, чем случайная метафора. В лирике Гумилева она занимает центральное место, вскрывая духовную глубину его; она светится сквозь все его творчество и придает, в конце концов, мистический смысл его поэзии, на первый взгляд такой внешне-выпуклой, красочно описательной, подчас и мишурно-блещущей. Чтобы отнестись так или иначе к моему пониманию Гумилева-лирика, необходимо задуматься именно над этим образом.

Очень сложно построена эта запутанная криптограмма в романтично-метерлинковском стиле (под влиянием «Романов круглого стола»). Но в конце концов разгадывание возможно, если сердцем почувствовать Гумилева, как лирика-романтика, влюбленного в свою Музу и ждавшего чуда – всеразрешающей женской любви. Дева-Птица – это его вдохновительница, духовная мать, и одновременно – та девушка, к которой он рвется душой, он, «пастух», не узнающий своей Музы, потому что встретил ее, еще «не родившись», как вещий поэт, а только беспечно поющий «песню своих веселий». В долах Броселианы лишь безотчетно подпадает он под ее чары и «что делает, сам не знает», убивая ее поцелуем. Но убитая им птица позовет его из другого, преображенного мира. Она-то и есть Гумилевская настоящая Муза; его «поэтическое нутро» ни в чем так не сказалось, как в стихах о любви, приближающей сердце к вечности” (221, с. 182).

…в романтически-метерлинковском стиле… – См. с. 541.