Жизнь Пушкина

Пушкин рад был перемене судьбы своей, переезжая из Кишинева в Одессу. Об этом говорят и письмо к брату (№ 2) и благодарность Тургеневу (№ 27). Граф Воронцов, не зная Пушкина, легко уступил настояниям петербургских друзей поэта и принял его на службу. Исследователи спорят о том, с каких пор возникло у Воронцова неприязненное чувство к Пушкину, но если сопоставить эти два характера — прямой, вспыльчивый, независимый, чуждый всякого притворства и всякой дипломатии — Пушкина, лицемерно-либеральный, холодный, пресмыкательский к высшим, дипломатически обточенный — Воронцова, то легко понять, что и одной недели они не могли ужиться. Кто в конечном счете выиграл в этом соревновании прямоты и лицемерия говорить не приходится: само имя графа Воронцова, хоть он превратился из «полу-генерала» в полного, а из графа в светлейшего князя, само имя его осталось бы в истории написанным мелким шрифтом, если бы не одесская встреча с поэтом в 1823–1824 гг. Вот уж поистине:

Певец Давид был ростом мал,
Но повалил же Голиафа,
Который был и генерал,
И, положусь, не проще графа.

Повалил и сохранил имя его в памяти потомства.

«Я не твердо уповаю на рыцарство Воронцова», — осторожно намекал Пушкину Вяземский. Но среди суждений современников есть и более определенные: «Граф Воронцов очень любезен, когда захочет, но по упорно-мстительному его нраву, не дай бог попасться ему в когти, когда он на кого думает иметь право быть в претензии, хотя бы то было и без всякого основания» (А. К. Боде). Между прочим, дальше следует еще более неприглядная характеристика четы Воронцовых, трудно сказать в какой степени справедливая: «Графиня Воронцова женщина светская, очень любезная и любит заняться любовниками, на что ее муж вовсе не в претензии; напротив того он покровительствует их, потому что это доставляет ему свободу заняться беспрепятственно любовницами». С. Г. Волконский определял характер Воронцова как человека «ненасытного в тщеславии, не терпящего совместничества, неблагодарного к тем, которые оказывали ему услуги, неразборчивого в средствах для достижения своей цели и мстительного донельзя против тех, которые или стоят на его пути, или, действуя по совести, не хотят быть его рабами». Эта характеристика очень точно соответствует ситуации Воронцов — Пушкин. Существует и более поздняя, посмертная характеристика Воронцова: «Князь любил строгую исполнительность по службе и вообще не допускал, чтобы прекословили или противодействовали его видам или намерениям. В этом отношении он был совершенный деспот; неудовольствие свое высказывал всегда сдержанно и скорее язвительными намеками, но мнение о лице, не исполнившем его виды или не понявшем его приказания, устанавливалось надолго в памяти князя…» Словом, сказано же: он был «мелкий эгоист»! Ближе всех к истине, как всегда, был Пушкин, сказавший о Воронцове: «Он холоден ко всему, что не он…». И еще: «Он видел во мне коллежского секретаря, а я, признаюсь, думаю о себе что-то другое».

Но и Пушкин упрощал ситуацию, когда позже говорил в Михайловском Пущину, будто обязан удалением козням графа Воронцова из ревности, «некоторым смелым бумагам по службе, эпиграммам на управление и неосторожным частым разговорам о религии». Нет, дело было не столько в ревности и в атеистических беседах, сколько в политике и в той игре судьбами людей во имя собственных амбиций и мелких выгод карьеры, которая столь характерна для сановников, «типичным представителем» которых был Воронцов (милорд Уоронцов, как называл его Пушкин). «Чем ненавистнее был ему человек, — пишет еще один мемуарист (Б. М. Маркевич), — тем приветливее обходился он с ним; чем глубже вырывалась им яма, в которую готовился он пихнуть своего недоброхота, тем дружелюбнее жал он его руку в своей. Тонко рассчитанный и издалека заготовленный удар падал всегда на голову жертвы в ту минуту, когда она менее всего ожидала такового».

Воронцов хотел выслужиться во что бы то ни стало: давно уже следовало быть ему «полным генералом» (т. е. генералом от инфантерии), а его в конце 1823 г. вновь обошли производством. 6 марта 1824 г. он, смиряя гордость, жалуется П. Д. Киселеву: «Будучи вынужденным коснуться вопроса о производстве 12 декабря, я сказал в письме своем (императору) несколько слов по этому поводу (о чем я никогда не говорил ни слова даже своей жене), я не могу не видеть в данном случае последствий того впечатления, которое внушили государю: произведя в следующий чин 16 человек, не остановились бы как раз перед моим именем без какого-либо подобного основания». Любой ценой нужно было доказать свою преданность — в частности и очищением Одессы от личностей подозрительных.

2 мая был подписан высочайший рескрипт генерал-губернатору Новороссии:

«        Граф Михайло Семенович!