Жизнь Пушкина

         Прекрасные стихи!
Я верую в пророчества пиитов.

Строки трагедии вполне корреспондируют с письмом А. А. Бестужеву (конец мая — начало июня 1825 г.): «Мы не хотим быть покровительствуемы равными. Вот чего подлец Воронцов не понимает. Он воображает, что русский поэт явится в его передней с посвящением или с одою, а тот является с требованием на уважение, как шестисотлетний дворянин, — дьявольская разница!» Исследователи (Б. Городецкий) даже предполагают, что приведенные строки «Бориса…» не попали в печатный текст трагедии именно по причинам личного характера — Пушкин ведь обычно избавлялся от намеков на конкретные обстоятельства своей жизни в печатном тексте произведений.

Тема «поэт и царь», «поэт и вельможи», «независимость писателя перед лицом сильных мира» всегда волновала Пушкина. Неудивительно, что отраженная во множестве произведений, она не миновала и «Бориса Годунова». Личное значение этих проблем для Пушкина первым определил Анненков: «Обида наносилась одновременно двум самым чувствительным сторонам его существования: во-первых, его поэтическому призванию, которое доселе устроивало ему повсюду радушный, часто торжественный прием, а во-вторых, его чувству русского дворянина, равного по своему происхождению со всяким человеком в империи, на каком бы высоком посту он ни стоял. Конечно, гораздо лучше было бы для поэта вовсе не обращать внимания на эти усилия понизить его общественное значение, так как оно целиком зависело от него самого и стояло выше всяких толков и завистливых отрицаний, но Пушкин думал иначе. Он с увлечением старался противопоставить в отпор гордости чиновничества и вельможества двойную, так сказать, гордость знаменитого писателя, а затем и потомка знаменитого рода, часто поминаемого в русской истории. Он сделал из этой темы нечто вроде знамени для борьбы с господствующей партией».

Это сказалось в черновиках «Бориса Годунова», но и в печатном варианте легко найти раздумья Пушкина о своей судьбе. Они скрыты даже в монологе Пимена:

Минувшее проходит предо мною —
Давно ль оно неслось, событий полно,
Волнуяся, как море-окиян?
Теперь оно безмолвно и спокойно…

В черновике это «минувшее», связанное с морем, еще яснее воспринимается как пушкинское:

Как быстро, как неясно
Минувшее проходит предо мной —
Давно ль оно неслось событий полно,
Как океан, усеянный волнами.

Пимен ведь тоже мемуарист, как и Пушкин, всю жизнь, так или иначе, писавший мемуары! Недаром он сообщал позже Н. Н. Раевскому о трагедии: «Она полна славных шуток и тонких намеков на историю того времени, вроде наших киевских и каменских обиняков». В первом варианте Пимен вспоминал «товарищей моих печальных лет»:

Как ласки их мне радостны бывали.
Как живо жгли мне сердце их обиды

Здесь отразилась еще одна из любимейших тем Пушкина: великая сила дружества и горькое чувство измены друзей.

Столь же недвусмысленно звучит в словах Пимена намек на пушкинскую современность, на роль Александра I в убийстве отца:

Прогневали мы бога, согрешили:
Владыкою себе цареубийцу
Мы нарекли.

И о том же отчаянный крик юродивого: «Нет, нет! Нельзя молиться за царя Ирода». Есть и другого рода аналогия с Александром I: Борис Годунов перед смертью сближается с кудесниками, гадателями, колдунами, стремясь хоть как-то успокоить измученную совесть. Это весьма напоминает дружбу Александра I с архимандритом Фотием. Борис у Пушкина в наставлении сыну дает разоблачающую автохарактеристику, явно метившую в того, «кто поближе»:

…Я ныне должен был
Восстановить опалы, казни — можешь
Их отменить; тебя благословят <…>
Со временем и понемногу снова
Затягивай державные бразды…

Жертвой такого иезуитского «затягивания» не стал ли сам Пушкин?

А кто этот «он», о котором думал Пушкин, говоря устами Пимена: «Засветит он, как я, свою лампаду», — не михайловский ли затворник? В черновике это очевиднее: «И затворясь в уединенной келье, как я, зажжет лампаду».

Сколько народных песен и поговорок, записанных в Михайловском, отразились в «Борисе…» Духовный надзиратель Пушкина поп Иона, подвыпив, любил повторять:

Наш Фома
Пьет до дна,
Выпьет, да поворотит,
Да в донушко поколотит.

Сравните с этим прибаутки Варлаама и вы сразу угадаете их источник. Точно так же, перебрав много вариантов, взял Пушкин песню «Как во городе было во Казани». Ксеньины причитания над погибшим женихом, мамкины утешения — все это псковский фольклор.