Жизнь Пушкина

Однако на этот раз, когда Пушкин попросил дозволения «Мою родословную» напечатать, царь не разрешил. На Булгарина ему, конечно, было наплевать, но в стихотворении было слишком много намеков на выскочек разного рода, чтобы оно могло увидеть свет. Это произошло лишь через полстолетия, а в 1831 г. царь указал Бенкендорфу: «Что касается его стихов, я нахожу в них остроумие, но еще больше желчи, чем чего-либо другого. Он бы лучше сделал, к чести своего пера и особенно своего рассудка, если бы не распространял их». Но было поздно: стихи в списках разошлись, еще раз унизив Булгарина-шпиона. Что касается вопроса об аристократии и мещанстве, то неплохо растолковал его Вяземский в письме к одному из тогдашних литераторов: «Брать ли слово аристократии в смысле дворянства, то кто же из нас не дворянин и почему Пушкин чиновнее Греча или Свиньина? Брать ли его в смысле не дворянства, а благородства, духа вежливости, образованности, выражения, то как же решиться от него отсторониться и употреблять его в виде бранного слова <…>? Брать ли его в смысле аристократии талантов, то есть аристократии природной, то смешно же вымещать богу за то, что он дал Пушкину голову, а Полевому лоб и Булгарину язык, чтобы полиция могла достать языка <…> Мне жаль видеть, что вы тянете туда же и говорите о знаменитости, об аристократии. Оставьте это „Северной пчеле“ и „Телеграфу“, у них свой argot^[51], что называется свой воровской язык, но не принадлежащему шайке их неприлично марать свой рот их грязными поговорками». Обратим внимание читателя на вполне для нас современное выражение достать языка, в данном случае обличающее полицейские откровения Булгарина. А насчет аристократии в ее прямом — «родовом» смысле… С превеликим изумлением узнали читатели булгаринских мемуаров (1846), что «Видок», оказывается, не только не враг аристократов, но сам к ним принадлежит. Булгарин «вспомнил»: «были эпиграммы и сатиры, в которых меня изображали каким-то безродным скитальцем. Не могу удержаться от смеха, когда добрые люди играют предо мною роль аристократов. Пусть же они узнают, что я принадлежу к древнему боярскому роду, поселившемуся в Западной Руси от незапамятных времен». Кажется, Булгарин числил себя потомком князей Скандербегов. Ничего тут удивительного нет — Фаддей Венедиктович всегда был большим мастером по части подчистки истории.

В дальнейшем, в 1831 г., несмотря на острые и, как всегда, злободневные выступления Пушкина (под псевдонимом Феофилакт Косичкин)^[52] против Булгарина, «Северная пчела» вела себя несколько инертно, опасаясь, видно, повторения страшного удара, нанесенного «Записками Видока». Даже о пушкинской трагедии Булгарин высказывался теперь с «незлобивым снисхождением»: «Бедный Борис!.. А. С. Пушкин написал несколько чудесных и замечательных сцен из истории Бориса и только. Но произведение Пушкина было создание без особенной формы и поэтому мы не вправе ничего более требовать». В 1836 г. фарисейское снисхождение простирается еще далее: «Мы верим, что если бы А. С. Пушкин захотел порядочно поработать, он мог бы создать народную драму и тем определил бы себе прочное место на русском Парнасе». Ни больше ни меньше! Даже в прочном месте на Парнасе Булгарин Пушкину в 1836 г. отказывал.

Пушкинский «Современник» не раз по достоинству оценивал «Северную пчелу». В начале 1837 г. «Пчела» внесла свою лепту в травлю Пушкина: «Оскорбленное авторское самолюбие никогда не прощает критику — оно платит ему рано или поздно. Отчего „Современник“ преследует Булгарина с таким ожесточением? Показать ли вам rerum casus^[53]? Несколько лет назад в „Пчеле“ говорили издателю „Современника“, что он тратит талант свой без расчета, что придет горькое время, когда магическое имя любимого поэта сделается обыкновенною фирмою, что ему неприлично вдаваться в мелкие литературные распри и с светлых вершин Геликона спускаться в сумрачные долины критики. Знаменитый поэт не послушался Булгарина и что же вышло? „Литературная газета“ умерла скоропостижно; „История Пугачевского бунта“ не произвела никакого эффекта и лежит на книгопродавческих полках; „Современник“ чахнет и клонится к смерти. Не есть ли это явное доказательство, что слова, сказанные за несколько лет, сбываются? За эти предсказания „Современник“ мстит Булгарину, а Булгарин чем виноват?»