Жизнь-река

— Солёное… То синее, как лазурь, спокойное. То серое, штормовое. На нём быть надо, самому увидеть.

— А эсминец здорово качает?

— Э, брат, да ты, оказывается, морская душа! — похлопал Борцов меня по плечу сильной рукой. — Иди на флот, как будут призывать. Не пожалеешь! О морской службе в другой раз как–нибудь поговорим, — пообещал тихоокеанец, торопливо распрягая коня и улыбаясь Дуське.

Бывший комендор много пил самогона, никогда не хмелел и небрежно обнимал Дуську. В такие минуты его красивое лицо становилось строгим и торжественным, и Борцов непременно начинал петь, глядя прямо перед собой. Наверно, он воображал морскую даль, когда пел:

А волны и стонут, и плачут,
И бьются о борт корабля.
Растаял в далёком тумане Рыбачий,
Родимая наша земля…

В его движениях, жестах, взглядах было что–то неуловимо броское, гордое. Флотская выправка заметна была в нём, как в породистой лошади красивая стать. Дуська, разрумянясь, не сводила с любимого затуманенных глаз. Сашке явно было не до бесед со мной. О флотской службе мы с ним так и не поговорили.

В августе в нашу забытую Богом Боровлянку приехал в отпуск тихоокеанец Мишка Захаров. Истинно, красавец! Высокий, ладный, подтянутый, плечистый, чубатый. Под восхищённые взгляды парней и мальчишек бережно положил на траву бескозырку с золочёными якорями на лентах и надписью: «Тихоокеанский флот». Легко подпрыгнул к перекладине турника, повис на руках. Выравнивая ноги навесу, постучал носками начищенных до блеска ботинок. Без видимых усилий подтянулся, вышел двумя руками на упор, перевернулся, и, размахнувшись телом, несколько раз крутнул «солнце». Ловко соскочил на землю, поднял бескозырку. Щелчком сбил с неё травинку и, взмахнув лентами, надел на голову. Пышный чуб выбивался из–под неё.

Именно в ту минуту я по–настоящему полюбил флот и далёкое, неизвестное мне море. Именно тогда, восторженно глядя на Мишку Захарова, стал моряком.

Потому, как истинный моряк не тот, кто надел тельник по долгу службы, а тот, кто по духу моряк всю жизнь. Верно сказал Сашка Борцов: «Нельзя быть моряком бывшим. Моряк всегда моряк!» Хоть в море, хоть на берегу. Тем и отличается от всех.

Молод моряк или стар, его всегда узнаешь по «морской душе» — полосатой тельняшке, по тёмно–синим и белым полоскам, проглядывающим из–за ворота рубахи.

В Боровлянке, удалённой от морей и океанов на тысячи километров, моя душа до конца дней моих стала морской и всегда молодой.

Есть такие слова в песне Марка Лисянского:

Море седое, чайка седая,
Морская душа, морская душа всегда молодая…

До призыва на флот, однако, было ещё не скоро. Впереди меня ждали трудности, которые предстояло испытать и преодолеть. Но какими бы ни были они, я подбадривал себя: «Терпи, ты же будущий моряк!» И виделись мне отважные моряки из книг Константина Станюковича, Алексея Новикова—Прибоя, Леонида Соболева, Ивана Гончарова, Джека Лондона, Рафаэля Сабатини и многих других писателей–маринистов. С них брал пример. Такими, как они хотел стать. Это — не высокопарные слова. В них — истинная правда о переживаниях деревенского мальчишки, страстно мечтающего о морских приключениях.

О тех моих мечтаниях никто, кроме друзей, не знал.

В Боровлянке взрослые сельчане по–прежнему называли меня сыном лесника.

Старшие по возрасту мальчишки дразнили Гусаком.

Я не обижался. Пусть себе называют как хотят. Мне жаль их. Они не увидят бушующий океан. Не ощутят стальную твердь уходящей из–под ног палубы. Не испытают счастье возвращения в родной порт из долгого плавания. Их удел: пахать, сеять, убирать урожай, косить сено, пасти скот, пить самогон и горланить застольные песни. Изо дня в день. Из месяца в месяц. Из года в год.

А мне уготована иная стезя: неоглядный морской простор. Я верил в это.

Безгрешной, незапятнанной была моя детско–юношеская жизнь в Боровлянке. Чистая, как белый лист походной тетради, раскрытой сейчас передо мной.

Страсти — мордасти

Два дня было не до воспоминаний. Тем более, не до записей. Неустойчивая погода то и дело сменялась ярким солнцем, холодным, пронизывающим ветром, моросящим дождем, не располагала к изысканному творчеству на лоне природы. Вид бурелома вдоль высоких глинистых берегов, косая пелена дождя и намокшие рюкзаки не вдохновляли на создание литературного «шедевра», претендующего стать «бестселлером».