Жизнь Рембо

Он знал теперь от Поля Бурда, что его «Гласные» признаны шедевром, который вряд ли мог быть истолкован как вклад в соцреализм. Для декадентов стихи «отсутствующего молодого мастера»[852] были прекрасными маленькими монстрами, любовавшимися собой в зеркале своего языка. Рембо мог только согласиться со своими консервативными критиками – с Полем Бурдом, например, цитировавшим «Гласные» в Le Temps за три года до этого. (Он не упомянул об этой статье Рембо.)

Как только писатель чувствует себя свободным добавлять произвольные значения фиксированному смыслу слова, он говорит на языке, который больше не является нашим собственным. Неизбежный результат такой системы – это тарабарщина[853].

Текущая деятельность Рембо вряд ли была меньше «декадентской». Каждый предмет имел ценник, а каждое слово – свое буквальное значение.

В ответ на «вторжение» европейцев он расширяет свою деятельность. К концу 1888 года большая часть внешней торговли в Южной Абиссинии вращалась вокруг Рембо. Он был импортером и экспортером, золотоискателем и финансистом, посредником основного импортера оружия (Савуре), агентом старейшей торговой фирмы в Адене (Тиан & Co.) и основным поставщиком человеку, который управлял новой нацией короля Менелика (Альфред Ильг).

Он предлагал складские и банковские услуги, проводников, верблюдов и мулов, бухгалтерский учет и общие знания. Он проводил переговоры с харарской таможней и менял деньги под два процента комиссионных (Барде взимал 0,5 %, а банк в Адене – 0,1 %). Рембо устанавливал цены (в зависимости от степени фальсификации) на все основные товары, что было причиной многих бессонных ночей у его конкурентов[854].

Его караваны отправлялись на побережье, словно длинные, повторяющиеся стихи в четвероногих строфах: слоновая кость, шкуры, кофе, золото в кольцах или слитках, «из очень далеких мест»[855], ладан, мускус виверр – цибетин[856].

Караваны, которые направлялись в другую сторону – к реке Аваш и во внутренние районы страны, были похожи на передвижные базары: индийский хлопок и массачусетская рубашечная ткань, вязаные юбки и туники, бурдюки и ожерелья (matebs), фланель, мериносовая шерсть, бархат, шелк и дамаск (на попоны «для мулов или даже на рубашки»), золотая тесьма («для шорно-седельных изделий или духовенства»), мелкие пуговицы и жемчуга – «какие амхары носят на своих лапах и вокруг их шеи»[857]. Рембо редко упускал возможность перепутать человека с животным.

Был представлен каждый аспект абиссинской жизни: рис, сахар, сливочное масло, соль и мука, табак, хинин, масла и свечи; ножницы и веревки, носки и сандалии; оружие и боеприпасы. В августе 1889 года он отправил двадцать четыре каравана верблюдов, везущих партию кастрюль с крышками стоимостью 4230 франков, тысячу оловянных wantchas (конических бокалов), тысячу birillis (стеклянных графинов для абиссинского меда, называемого tedj, разных цветов, «сделанных по моему дизайну» и «не для повсеместной продажи») и семьсот одну форму для выпечки, называемые matads: «в них получается очень хорошо выпеченный хлеб в очень сжатые сроки», – заверял он Ильга[858], который ставил под сомнение пригодность для продажи некоторых предметов импорта Рембо, особенно «четки, распятия, изображения Христа и пр.»: «Мой дорогой месье Рембо, пожалуйста, будьте благоразумны и шлите мне вещи, которые я могу продать»[859].

Жалоба Ильга послужила доказательством того, что поэт по-прежнему витал в облаках. Тот факт, что сам Ильг недавно импортировал сорок одну хромолитографию, в том числе пять мадонн Рафаэля и пять изображений Иисуса Христа, наводят на мысли о том, что Ильг просто пытался снизить цены[860]. Его дружба с Рембо была вторична для бизнеса. Рембо притворился, что дает ему особую скидку, а на самом деле брал обычную цену. Ильг делал вид, что делает Рембо одолжение, принимая его товар, тогда как своим швейцарским коллегам он говорил, что «Рембо – отличный клиент, и мы выиграем, если будем обслуживать его по возможности быстро и эффективно»[861].

Ильг мог, однако, быть прав, ставя под вопрос одну товарную позицию, которую Рембо навьючил на одного из верблюдов в июле 1889 года. Наряду с несколькими ножницами, четками, пуговицами, жемчугом и 429 ярдами ткани, в этом странствующем базаре был тюк, содержащий пятнадцать упаковок линованных блокнотов – больше бумаги, чем Рембо когда-либо использовал как поэт, и все они – чистые.

В Париже писатели спорили о знаменитом сонете о гласных: был ли это проект новой формы искусства или розыгрыш? Даже про Ильга иногда было трудно сказать, насколько серьезен он был: «Продавать блокноты людям, которые не умеют писать и которые даже не знают, как использовать такую принадлежность, действительно, это слишком»[862].

Глава 37. «Одиозная тирания»