Жизнь Рембо

Знание Корана было ценным качеством для любого торговца, любовь к богословской дискуссии – нет, особенно в период, когда воинствующий ислам был сильной политической силой, к тому же в городе, который являлся центром распространения ислама в Южной части Абиссинии. Местные дервиши были кадиритами – приверженцами тариката, лишенного экстатических и теософско-спекулятивных элементов, а потому их отношение к неверующему бизнесмену, переосмысляющему слово Божье, не могло быть доброжелательным.

Ставший уже мессией декадентов в Париже Рембо начинает приобретать немногих последователей в Хараре. Его просветительскую деятельность неизбежно воспринимают как угрозу. Губернатор Лагард получал тревожные сообщения о независимом торговце на юге: «Однажды где-то в окрестностях Харара, похоже, группа фанатиков набросилась на него и стала избивать его палками. Они убили бы его, если бы не тот факт, что мусульмане не убивают сумасшедших»[874].

За пределами городских стен Харара одного лишь умения читать было достаточно, чтобы приобрести репутацию религиозного авторитета, впрочем, умелые толкователи мистических знаний зачастую воспринимаются с чрезмерным почитанием не только в Абиссинии. Как бы то ни было, слава о «божественно вдохновенном»[875] Рембо вышла за пределы Африканского Рога. Однако не исключена некоторая путаница: с 1883 года в северо-западной части Уганды начал распространяться культ воды, лидером которого был «человек Божий» из народа Лугбара по имени Rembe[876]. Видимо, с ним и путают Рембо, имя которого на амхарском языке произносится как rem(i)-bo.

Отказавшись от поэзии, Рембо, очевидно, испытывал нехватку образной литературной деятельности и потому обратился к научно-художественному толкованию Корана. За семнадцать лет до этого в своей адаптации Евангелия и «Одном лете в аду» он переписал Священное Писание и позаимствовал эпизоды из жизни Христа для личной драмы. Возможно, уроки Корана выполняли аналогичную функцию; восстановление духовных идей от их официальных поставщиков; создание интеллектуального дома для себя в режиме мысли, в который он удалялся от материнских репрессий.

В то же время просветительская деятельность создавала экстремальные ситуации, в которых он, казалось, находил собственную разрушительную личность более сносной. Рембо теперь нападал на две религии сразу, вызывая недовольство у мусульманских властей и пресекая проникновение католической пропаганды в массы.

Идея французского менялы поменяться местами с Христом оказалась слишком смелой для некоторых из ранних поклонников Рембо. Его теплые отношения с католической миссией в Хараре рассматривались как доказательство того, что под грубой внешностью Рембо был грешником, тоскующим по «лону церкви»[877].

Он действительно время от времени раздавал свечи и образцы тканей миссионерам, хотя они должны были платить за свои четки и «различные божественные атрибуты»[878]. Если он и восхищался священниками, то не за их преданность метафизической фантазии, а за их безжалостный героизм. Слово «фанатичный», так часто автоматически добавляемое к слову «мусульманин», справедливо можно применить к епископу Таурину и его пасторам. Они не были улыбающимися Санта-Клаусами с рождественских открыток – Таурин активно поддерживал торговлю оружием в обмен на дипломатические уступки[879]; он покупал детей-рабов, чтобы обратить их в подобие христианства[880], и втайне надеялся, что он был человеком, которого избрал Бог, чтобы способствовать искоренению ислама, этого «второго первородного греха»[881]. В подобных обстоятельствах отсутствие религиозных принципов у Рембо не обязательно было признаком нецивилизованности.

Был один случай, когда Рембо, как и рассказчик «Одного лета в аду», «оказался лицом к лицу с разъяренной толпой».

Сообщения о гомосексуализме Рембо в Африке и Адене одинаково сомнительны и относятся к более позднему времени, когда всем стало известно о его приключениях с Верленом. Во время интервью люди, знавшие Артюра лично, не были шокированы этим вопросом и не занимали оборонительную позицию. У них просто не было доказательств, которые подтвердили или опровергли бы его гомосексуальность[882]. В самом деле, нет никаких признаков того, что после 1886 года Рембо вообще имел хоть какую-то прочную эмоциональную привязанность. Его слуга Джами жил с женой и ребенком в отдельном доме. Рембо оставил ему 3000 франков в своем завещании, но, несмотря на некоторые трогательные домыслы, Джами ни в коем случае не был «сыном» Рембо, о воспитании которого он мечтал. В 1891 году Джами оставался «абсолютно неграмотным»[883]. Женщина или женщины иногда жили в задней комнате дома Рембо, но как было на самом деле – никто не знал, «интерьер его дома оставался закрытым для посторонних глаз»[884].

Единственный луч дневного света – это маленькая история, рассказанная двумя оставшимися в живых братьями Ригас. Следует сказать, что братья Ригас любили Рембо при жизни и в целом были добры к нему после его смерти.