Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога

Развитое кустарное производство вело и к дифференциации самого кустаря. Портной, например, работал только верхнее платье. Скрестив босые ноги, сидел он на «катке», невысоком, но широком и массивном столе, и, стежок к стежку, простегивал швы, предварительно пройдясь по каждому зубом, чтобы шов был ровнее и плотнее. Современники иной раз отмечали кривые ноги и сутулость слабогрудых портных. Так оно и немудрено: учиться портновскому делу начинали с мальчиков, а всю жизнь просидев на катке – ноги калачиком, – поневоле сгорбишься и ноги согнешь. «Работа в мастерских начиналась в 5–6 часов утра, – вспоминал сын хозяина портновского заведения. – Хозяин вставал раньше всех, выходил в мастерскую и начинал будить мастеров. Проснувшись и умывшись, мастера уходили в трактир пить чай, а ученики прибирали мастерскую, чая им не полагалось…

После утреннего чая работа производилась до 12 часов дня. Ровно в 12 обедали…

После обеда работали до 4 часов и снова шли в трактир…

В 10 часов ужинали и ложились спать на том же катке, на котором работали. Спали вповалку, но у каждого была своя постель – подушка с засаленной, годами не стиранной наволочкой, какая-нибудь войлочная подстилка и грязное ситцевое одеяло» (15, с. 41–42).

Среди портных выделялись штуковщики, способные так заштуковать, заштопать тоненькой шелковинкой некстати появившуюся прореху на парадном фраке, что и зная о ней, все равно не заметишь. Конечно, такая штуковка большей частью была недолговечной. Были и такие мастаки среди недобросовестных портных, что стачивали целые пластины сукна из «шмука», обрезков, оставшихся после других заказов, подбирая их по цвету и фактуре. Разумеется, платье из шмука шло только на базар. Эти шмуклеры большей частью были из еврейской бедноты, противозаконно ютившейся по трущобам больших городов: голод не тетка, а в хорошие дорогие портные не всякому дано было выбиться. Шмуклерами же звались и скорняки, тачавшие пластины меха на воротники и подбой из обрезков и красившие кошку под бобра.

От портных отличались белошвейки, занимавшиеся только бельем – постельным и носильным. Работа эта была тонкая, требовала чистоты и внимания: шов на суконной шинели или даже на фраке не так заметен, как на сорочке тонкого голландского полотна.

Сапожник в городе нередко был пришлым. По всей России расходились сапожники-кимряки да калязинцы из огромного села Кимры и из рядом лежащего города Калязина Тверской губернии. Такой кимряк снимал у домовладельца каморку в полуподвале, а иной раз и «полсвета»: половину каморки, разделенной деревянной перегородкой как раз посередине окна. Надев большой кожаный фартук, работал сапожник, сидя на «липке»: низенькой табуретке с кожаным сиденьем. Размоченная кожа туго натягивалась на березовые разборные колодки по форме ноги и прикалывалась к ним шпильками. Когда кожа высохнет и приобретет формы ступни, кленовыми или березовыми гвоздями пришивали подошву, тачали и прибивали каблук, зашивали шов на заднике и голенище. Колодка внутри разбиралась, вынималась, подшивался поднаряд, а если заказчик требовал, в задник вшивалась две берестяных полоски, чтобы сапоги были «со скрипом». Такие вытяжные, под самое колено сапоги с цельными головками из одного куска с голенищем и с одним только задним швом шились только в России и известны как русские. На Западе сапоги тачались составные, с пришивными головками и передами, с голенищами на застежках: где же цивилизованному европейскому сапожнику собственными зубами натягивать кожу на колодки! Деревянными гвоздями подошва пришивалась не из бедности, а для лучшего качества обуви: при намокании кожи вместе с ней намокала и деревянная шпилька и, разбухая, плотно закрывала дырочку, в которой сидела. А чтобы сапоги не текли по шву, русские сапожники не пользовались стальной иглой. В проколотую тоненьким шильцем дырочку пропускалась просмоленная дратва с всученной в ее кончик свиной щетинкой. Обучение сапожному ремеслу и начиналось с просмолки дратвы сапожным варом и всучивания щетинки, а чтобы дело шло лучше, учитель время от времени прохаживался березовой колодкой по спине и голове непонятливого ученика: без бойла ученичества не бывало среди сапожников.

И опять-таки среди обувщиков выделялись башмачники, шившие тонкую обувь на «господ»: лаковые бальные туфли, шевровые или прюнелевые дамские ботинки, мягкие сафьяновые сапожки для дам, уже оставивших попечение о форме крохотной ножки, или атласные туфельки для девиц, чтобы порхали на балах, словно сильфиды.

И все эти мастера – портные и белошвейки, сапожники и башмачники – были большие певцы. Знамо дело: день-деньской, проходя иглой или шильцем стежок за стежком, поневоле со скуки запоешь. А еще славились они на всю Россию горьким пьянством – все от того же напряжения, от взгляда в одну точку: как неделю посидишь на катке или липке, так в воскресенье в кабак и потянет.