Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога

Епанчин слегка смягчает ситуацию в Пажеском корпусе. Несколько иную картину описывал князь П. А. Кропоткин, поступивший в корпус в 1857 г. «Внутренняя жизнь корпуса под управлением Жирардота была жалка. Во всех закрытых учебных заведениях новичков преследуют. Они проходят своего рода искус. «Старики» желают узнать, какая цена новичку. Не станет ли фискалом? Есть ли в нем выдержка?… Но под управлением Жирардота преследования принимали более острый характер и производились они не товарищами-одноклассниками, а воспитанниками старшего класса, камер-пажами, т. е. унтер-офицерами, которых Жирардот поставил в совершенно исключительное привилегированное положение. Система полковника заключалась в том, что он предоставлял старшим воспитанникам полную свободу, он притворялся, что не знает даже о тех ужасах, которые они проделывали; зато через посредство камер-пажей он поддерживал строгую дисциплину. Во времена Николая ответить на удар камер-пажа, если бы факт дошел до сведения начальства, значило бы угодить в кантонисты. Если же мальчик каким-нибудь образом не подчинялся капризу камер-пажа, то это вело к тому, что 20 воспитанников старшего класса, вооружившись тяжелыми дубовыми линейками, жестоко избивали, с молчаливого разрешения Жирардота, ослушника, проявившего дух непокорства.

В силу этого камер-пажи делали все, что хотели. Всего лишь за год до моего поступления в корпус любимая игра их заключалась в том, что они собирали ночью новичков в одну комнату и гоняли их в ночных сорочках по кругу, как лошадей в цирке. Одни камер-пажи стояли в круге, другие – вне его и гуттаперчевыми хлыстами беспощадно стегали мальчиков. «Цирк» обычно заканчивался отвратительной оргией на восточный лад. Нравственные понятия, господствовавшие в то время, и разговоры, которые велись в корпусе по поводу «цирка», таковы, что чем меньше о них говорить, тем лучше» (97, с. 55–56). А потом эти потомственные дворяне из самых лучших фамилий, дети генералов и полковников, становились гвардейскими офицерами, которыми так восхищаются ныне наши поклонники русского дворянства и офицерства.

Положение с «цуком» в Пажеском корпусе спустя почти 40 лет описал другой паж – граф А. А. Игнатьев. «В конце спальной стоял, небрежно опираясь на стол, дежурный по роте камер-паж, и перед ним в затылок стояли мы, «звери», являвшиеся к дежурному…

В гробовой тишине раздавались четыре четких шага первого из выстроенных, короткая формула рапорта, а затем, с разными оттенками в голосе, крикливые замечания:

– Близко подходите!

– Плох поворот!

– Каска криво!.. Тихо говорите! – И опять: – Плох поворот!

Наконец торжественный приговор:

– Явиться на лишнее дневальство.

После повторялась та же церемония перед фельдфебелем Бобровским.

Вся моя кадетская выправка оказалась недостаточной. Окрики и замечания сыпались на меня как горох, и вскоре после поступления я насчитал тридцать лишних дневальств.

Главной ловушкой было хождение в столовую. Впереди шел вразвалку, не в ногу старший класс, а за ним, отбивая шаг, даже при спуске с лестницы, где строго карался всякий взгляд, направленный ниже карниза потолка, шли мы, «звери», окруженные стаей камер-пажей, ждавших случая на нас прикрикнуть. […]

Конечно, не все камер-пажи относились к нам одинаково… Зато некоторые из камер-пажей вызывали в нас чувство дикой ненависти к ним. Кошмаром для нас было дежурство графа Клейнмихеля: среднего роста, с лицом земляного цвета, на котором лежал отпечаток всех видов разврата, с оловянным, уже потухшим взором, он грубым басом покрикивал на нас, как на рабов. Разбудив меня однажды ночью, он приказал одеться и, погоняв за недостаточную четкость рапорта добрый десяток раз, объявил, что дает мне лишний наряд за то, что каска, стоявшая на специальной подставке подле кровати, не была повернута орлом в сторону иконы и фельдфебельской кровати.

Вне стен корпуса испытания не кончались. Обязанные отдавать честь старшему классу, мы оглядывались не только по сторонам, но и назад, боясь пропустить камер-пажа, катящего на лихом извозчике» (80, с. 43–44).

Учившийся в Николаевском кавалерийском училище генерал Гончаренко изобразил в воспоминаниях такие картинки «цука»: «Ежедневно во всех углах с утра до позднего вечера звучат команды и крики.

– Молодой Альбрехт, кто шеф Клястицкого полка?

– Ничего подобного!

– Кру-гом!

– Узнайте!

– Молодой Козловский, сколько серебряных труб в Нижегородском драгунском полку?

– Кругом!

– Ать-два! Ногу выше!.. Отчетливей!

– Сугубый-Збышевский (т. е. «сугубый зверь». – Л. Б.), какая масть в Александрийском полку?

– Черная, господин корнет.

– Что Вы, ошалели, сугубый?… Черная… Ха, ха, ха. Пора бы знать:… Не черная, а вороная! Пачку нарядов. Явитесь к вахмистру» (Цит по: 70, с. 324–325).