Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога

Довольно распространенной была травля новеньких, которых всем скопом дразнили, щипали, толкали, по мнению одного из мемуаристов, чтобы испытать характер. В. В. Стасов, не раз здесь цитировавшийся, также вспоминал, как при поступлении его в Училище правоведения на него набросились всем скопом. Особенно досаждал ему один смуглый кудрявый мальчик. В конце концов, рассвирепевший мемуарист сам набросился на него и, схватив за уши, низко пригнул к полу и так застыл над ним. Это сразу привело к изменению настроения толпы: новичок оказался достойным уважения. А со своим врагом Стасов тут же подружился, и очень близко; это был известный впоследствии композитор А. Н. Серов. Попытки пожаловаться начальству на преследования приводили к обратным результатам: «товарищество» понимало справедливость очень прямолинейно. «Впрочем, – вспоминал Стасов, – наши домашние расправы не всегда были так безвредны и безобидны, как эта: у нас бывали они не только на кулаках, по-простому, по-естественному, но также и перочинными широкими ножами, и я, в числе многих других, не раз тоже попадал в переделку. Один раз некто Обухов… пришел в такую ярость от моих насмешек… что хватил меня ножом по руке и прорезал один палец до кости; мне потом насилу спасли этот палец… В другой раз я привел… в такое же бешенство… некоего Федорова, страдавшего, впрочем, падучей болезнью; у него стала бить пена изо рта, и он вдруг, обратившись ко мне, через два ряда столов и скамеек пустил в меня своим раскрытым перочинным ножом… Удар был верен, и нож… вонзился мне в левое плечо… Наш доктор Спасский сказал мне потом: «Ну, брат Стасов, счастье твое, что ножик промахнулся на одну линию; еще бы капельку, и он попал бы в аорту и прорезал бы ее; ты бы изошел кровью: перевязать ее нельзя!» Я принужден был сказать Спасскому, кто мне это сделал, но под честным словом никому не говорить. Он слово сдержал. Вообще фискальство у нас было не принято, не в ходу, не в моде, не только у воспитанников, но и у «воспитателей» и преподавателей наших. Занимались этим одни солдаты (да и то не все), да начальник их, эконом наш Кузьмин, сам из преображенских солдат. Он помаленьку и полегоньку сколотил себе на наших обедах и ужинах порядочную кису и всего более любил нафабривать, до степени проволок, свои рыжие усы и затягивать свою мужицкую талью в возможно узкий мундир, но эти элегантности ничуть не мешали ему быть гнуснейшим наушником» (169, с. 371).

Начальство, прошедшее ту же школу, хотя и пользовалось услугами фискалов, их не поощряло и не уважало, а преследование их не пресекало. В какой-то мере это было характерно и для отцов. Один из маленьких великих князей, племяник царя, учившийся в Пажеском корпусе, был избит «в темную» за фискальство и пожаловался дома отцу; тот приехал в корпус и перед строем пажей, указав на сына, сказал: «Ну, что мне с ним делать? Он и мне наябедничал! Я вас прошу: побейте его хорошенько еще раз, чтобы он навсегда забыл фискалить!» (82, с. 64). Впрочем, возможно, это легенда. Но, во всяком случае, А. И. Деникин, учившийся в Киевском юнкерском училище, вспоминал: «Особенно крепко держалась традиция товарищества, в особенности в одном ее проявлении – «не выдавать». Когда один из моих товарищей побил сильно доносчика и был за то переведен в «третий разряд», не только товарищи, но и некоторые начальники старались выручить его из беды, а побитого преследовали» (56, с. 39).

Учившийся в Нижегородском Аракчеевском кадетском корпусе А. Спиридович писал: «Параллельно с официальным воспитанием шло саморазвитие кадет в их внутренней кадетской жизни… Товарищество спаивало класс. Можно было быть умным или глупым, прилежным или лентяем, храбрым или трусоватым, но нельзя было быть плохим товарищем. Решение класса являлось обязательным для каждого кадета. Решено не отвечать какого-либо предмета, и кого бы ни вызывал учитель, хотя бы первого ученика, все отказывались отвечать…

В самых младших классах новички пытались, бывало, прибегать под защиту начальства, ходили жаловаться на щипки, побои, но их быстро отучали от этого. Несколько потасовок, неразговаривание класса в течение некоторого времени, и мальчик становился как и все. Если случалось, что кто-либо зря обижал менее сильного, класс вступался, и кто-нибудь усмирял обидчика.

Бывало иногда, что новички таскали потихоньку чужие вещи. Тогда воришку разыскивали и, набросив ему на голову шинель, били его всем классом, что называлось «через шинель», и воровство не повторялось…» (168, с. 17–18).