Жизнь русского обывателя. Часть 3. От дворца до острога

А в остальном… То же чувство легкого голода, та же монастырская дисциплина, то же обожание старших учениц и учителей, те же учителя, то хорошие и внимательные, то невежественные и грубые. «Что касается характера преподавания вообще и взгляда на ученье начальства и учителей, который невольно сообщался и воспитанницам, то его можно назвать серьезным, если сравнивать его не с современными понятиями о женском образовании, а с теми ходячими мнениями, которые существовали на этот счет у большинства русского общества двадцать лет тому назад, – с тем орнаментальным чисто характером образования, который преобладал в большинстве семей и в частных женских заведениях, по которому танцы, французская болтовня и уменье бренчать польки на фортепьяно считались краеугольным камнем в женском образовании. Как ни было недостаточно институтское образование, но в нем было хорошо то, что те учителя, которые задавали тон, относились к своему делу серьезно и добросовестно, а начальство смотрело на науки с уважением и давало им предпочтение перед изящными искусствами, как то: пение, музыка и танцы. Конечно, так называемые науки преподавались в далеко недостаточном объеме и очень часто в искаженном виде, так что собственно знаний, в том смысле, как мы их понимаем теперь, приобрести было нельзя, но полезен был взгляд, что знание есть вещь почтенная» (171, с. 191–192).

Много места отвела в своих воспоминаниях обучению, но уже в Смольном монастыре такая же известная общественная деятельница на поприще педагогики, как и А. Н. Энгельгардт, Е. Н. Водовозова. И училась она в те же годы. Ее воспоминания пропитаны сарказмом и нелюбовью к этому, именно, монастырю: холод, голод, строжайшая дисциплина, поддерживаемая беспрестанными окриками и наказаниями. «Грубость и брань классных дам, под стать всему солдатскому строю нашей жизни, отличались полною непринужденностью. Наши дамы, кроме немки, говорившей с нами по-немецки, обращались к нам не иначе как по-французски. Они, несомненно, знали много бранных французских слов, но почему-то не удовлетворялись ими, и когда принимались нас бранить, употребляли оба языка, предпочитая даже русский… Вот наиболее часто повторяемые русские выражения и слова их лесикона: «вас выдерут, как сидоровых коз», «негодница», «дурында-роговна», «колода», «дубина», «шлюха», «тварь», «остолопка»; из французских слов неизменно произносились:.. («паршивая овца»)… («сволочь»)» (40, с. 261).

Ну и, конечно, «обожание», вплоть до выливания флакона духов в карман шинели обожаемого учителя или священника или похищения, в качестве фетиша, его галош или кусочка, отрезанного от шляпы. Правда, Водовозова училась в Смольном, когда в него пришел К. Д. Ушинский, при поддержке императрицы сумевший хотя бы отчасти преобразовать систему преподавания и приведший хороших учителей.

А кроме «обожания» – воспитание нравственности, переходившее порог дикости. Собственно, о том, что институтки были «дикарями», не имевшими ни малейшего представления о реальной жизни (домой их не отпускали, и все годы они проводили взаперти в стенах института), пишет и Энгельгардт. Свидания допускались только с ближайшими родственниками, в присутствии классных дам, и Водовозова в деталях описывает скандал, разразившийся при ее свидании с братьями: девочку обвинили в разврате (!); скандал был подавлен лишь приездом дядюшки Водовозовой, близкого к императору генерала Гонецкого. Тяжело больная Водовозова скрывала свою болезнь и не являлась к врачу, ибо ей пришлось бы перед мужчиной обнажать грудь для осмотра! Дело кончилось потерей сознания, тяжелой операцией и одиннадцатидневным беспамятством! В результате институтки, не имевшие ни малейшего представления о реальной жизни, по выпуске из стен учебного заведения вынужденные самостоятельно зарабатывать себе на хлеб в чужих домах, нередко делались жертвами сластолюбцев и погибали. Впрочем, в своем месте уже цитировалось мнение Е. Ф. Тютчевой об институтском воспитании. Е. П. Янькова, человек иного типа, тоже вспоминала: «В то время в институтах барышень держали только что не назаперти и так строго, что вышедши оттуда, они были всегда престранные, презастенчивые и все им было в диковинку, потому что ничего не видывали» (148, с. 196).

Но довольно о печальном. Поговорим об обучении прекрасному – о художественных учебных заведениях.