Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Отчисленные из ТЭКа после очередной кампании «усиления режима» Жора Бондаревский и Серёжа Аллилуев, навещавшие Колюшку в зоне, всё видели, знали, но успокаивали: «Он очень хочет поправиться и, конечно, встанет на ноги». А Колюшка уже не мог подходить к окну. С крыши, через ограду и оконные стекла лазарета, я с трудом угадывала движения рук, подтверждавшие: «Вижу, вижу». От лечащего лагерного врача Ирины Григорьевны я получила теперь разрешение приходить к ней домой в любое время. В один из вечеров она заплакала.

– Красивый он человек! Я и не знала, что можно так любить, как он вас. Вхожу сегодня в палату, а он спрашивает: «А какого у вас цвета туфли, доктор? Когда я только сумею купить моему Томику такие? Хочу, чтобы она так же весело стучала каблучками».

– Почему он спрашивает про туфли? Он не может повернуть головы?

– Метастазы. Стал очень нервничать. Иногда просто страшно.

Жизнь превратилась в сплошную муку. Чем помочь? Что сделать? Я исписывала тетради писем. Сочиняла сказки. Жаждала перелить в Колю свои силы. Теряла рассудок. Опять и опять залезала на крышу.

«Моя родная! Том мой! Эликсир мой! Как только увидел тебя, всё вмиг слетело. Девочка, я вчера не мог написать. А сегодня я себя чувствую лучше, но невыразимо слаб. Позавчера с 11 ночи до трёх был этот невралгический приступ. Думал, что не увижу утра. Сердце схватывала судорога, и нечем было дышать».

Я должна была находиться при нём неотлучно. Ну, хотя бы возле ЦОЛПа. Снова просила знакомых похлопотать о работе в Княжпогосте.

* * *

Жизнь Ильи Евсеевича по тем временам сложилась благополучнее, чем у кого бы то ни было. Во-первых, повторно не арестовали. Во-вторых, к нему приехала жена с двумя прелестными дочерьми. Я знала, что он подыскивает для меня «хоть какую-нибудь» работу. И вдруг передали, что он просит зайти к нему в управление. Бросилась тут же.

– Тамара, – сказал он, – вы ведёте себя недопустимым образом. Постоянно поддерживаете отношения с зоной. О вас ходят самые невероятные слухи. Вас всё время видят возле ЦОЛПа. Рассказывают, что вы даже на крышу там залезаете. И при подобном поведении вы хотите, чтобы друзья хлопотали о вашем устройстве? Вы что, думаете, – я не хотел бы переписываться с Александром Осиповичем? Вы же знаете, как я к нему отношусь. За одну партию в шахматы с ним отдал бы многое… Но мы все висим на волоске. Вот-вот арестуют. Надо же понимать это…

Он говорил что-то ещё. А я задыхалась. Дверь в кабинет открылась. Заглянул Симон.

– Симон! Симон! – взвился Илья Евсеевич. – Зайдите сюда! Ну скажите вы ей! Вразумите её. Она должна угомониться. Я ей говорю, а она как каменная. Ведь она просто не умеет себя вести.

Как чётко прописались в воздухе слова Симона:

– Вы, Илья, подлец. Оставьте её в покое. Она действует так, потому что иначе не может!

Секунду назад казалось, что петля «здравого смысла» удушит. Отпор Симона вернул дыхание. В те чёрные дни мытарств он был самым чутким.

– Возьмите ключ от моей конуры, отдохните там. Совсем измотались: туда-сюда! Я себе место найду. Возьмите деньги. Да не для себя, для Николая.

Справлялась сама. Бешено и безрезультатно работал мозг. Колюшка молод! Война. Плен. Тюрьма. Камера смертников. Лагерь. Невыносимые страдания и боли сейчас! Я не могу отдать его смерти! Языческий инстинкт требовал: ищи, действуй. Я готова была договориться с тёмными, смутными силами. Ночью толчок: «Если встану, дойду босиком до леса, он останется жить». Вставала и шла. И, только исполнив приказанное самой себе, на час находила успокоение. Отповедь Ильи Евсеевича принесла пользу: втолковала сердцу действительность. Я поняла, что должна не на крышу лезть, а войти в зону, увидеть Колю, обнять его.

Когда произносили фамилию начальника третьего отдела Астахова, мурашки пробегали по спине. Он отсылал в этап, санкционировал аресты, наряды на штрафную, лагерные допросы. Я никогда не видела его в лицо. «Пойду к нему! Пусть даст разрешение пройти в зону!» Меня отговаривали: «С ума сошла? При теперешних арестах он вас просто не выпустит оттуда. Остановитесь!» Пытался меня образумить и наш пианист Дмитрий Фемистоклевич Караяниди: «Не делайте этого. Вас арестуют». Но моё решение было непреклонно.

К порогу одноэтажного зарешеченного дома оперчекотдела я бежала, не чуя под собой ног. Всё могла смести на пути правом страдания и боли.

– Мне нужен начальник третьего отдела!

– На обеде.

Дождалась. Хозяйской походкой он двигался к своему «департаменту».

– Мне нужно к вам.

– В чём дело?

– Примите. Скажу.

Жестом он приказал охране: пустить! Усевшись за свой стол, не спеша отодвинул бумаги, указал на стул напротив. Я не опускала глаз под его металлическим, изучающим взглядом.

– Ну? Что там?

– Дайте мне разрешение пройти на ЦОЛП к больному.

Опять леденящий взгляд.

– На каком основании?

– Я люблю этого человека, он любит меня. Вы это знаете.

– Понимаете, что просите?

– Понимаю!