Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Да, фонды были малы. Но от того, сумею я добыть жильё или нет, зависела жизнь. Из мизерного заработка выкроить хоть что-то на оплату частной комнаты было попросту невозможно. В то время мы с Хеллой получали по тридцать два рубля. В поисках выхода я добилась разрешения на работу по совместительству в должности лаборантки. Прибавилось ещё тридцать два рубля. Рабочий паровозного депо, недавно построивший дом, искал квартирантку. Жил он с женой и пятилетней дочкой. Я въехала в пустую квадратную комнату с двумя выходившими прямо в лес окнами. Сбила из досок топчан, установила его на два кругляша. Бывалый чемодан привычно обратила в стол. И впервые за много лет закрыла за собой дверь.

Даже недобрая жуть шумевших за окном елей не показалась тогда враждебной: «Здесь поставлю кроватку Юрика. Сумею постепенно купить и бельё, и посуду. Все начинают с нуля». Однако, узнав, что я из «бывших», хозяева стали выказывать мне всяческое недоброжелательство. На попытки завоевать их расположение не отзывались. А я прилагала к тому немалые старания.

– Давайте я помогу вам распилить дрова, – и бралась за другой конец пилы.

– Я наношу воды в бочку! – предупредительно спешила я взять вёдра.

Пилила. Носила. Но молодым, здоровым хозяевам часто плакавшая жиличка без имущества пришлась «поперёк нутра».

– Что это вы всё тут пишете? – спросила меня как-то хозяйка.

– Письма.

– Столько? Так вроде не бывает. Что-то другое, наверно?

Раздражение хозяев нарастало. И очень быстро всё разрешилось. Рано утром ко мне в комнату зашла их пятилетняя девочка.

– Иди ко мне, Катенька, давай с тобой нарисуем наш дом и белку.

Держа палец во рту, девочка пристально глядела на меня:

– Убирайся от нас! Ты – нищая. А нам голо-во-дранки не нужны!

– Съезжайте от нас. Нам комната нужна. Родственники приезжают, – подвели вечером черту взрослые.

Так я снова вернулась к Шпаковым на кухню, где с благодарностью за место на полу продолжала обитать Хелла. Повсеместно, на службе и в быту, естественное стремление сравняться с окружающими разбивалось вдребезги о добротно сработанное клеймо: «лагерник», «бывший». Некоторые из сослуживцев откровенно сторонились нас с Хеллой. Мало кто из молодых врачей решался завязывать с нами дружеские отношения.

Особенно близко мы сошлись в ту пору с детским врачом Ритой Дубинкер. Высокая, с чёрными блестящими глазами, она была отважной и жизнелюбивой. Но вот, заметив, что Рита не разговаривает с такой же, как она, молоденькой выпускницей, врачом-окулистом Калининой, я спросила:

– Поссорились? Из-за чего?

– Из-за вас, – после некоторого колебания ответила Рита.

– Что так?..

Те, кто сочувствовал мне, говорили: раз освободилась – значит теперь «как все». Но у доктора Калининой родной брат служил в архангельском НКВД. Она была подкованнее прочих и в подобных вопросах разбиралась лучше. «Она – как все? – И Калинина поводила указательным пальчиком слева направо. – Никогда не будет – как все! Навсегда останется чужой! Пятна этого ей не смыть! И никогда она полноправной в нашей жизни не будет». Зловещее пророчество произвело впечатление на «небывших». Испугал и тон. Мысленно они отгородились от нас частоколами не ниже лагерных. В быту это называли «неопубликованной гражданской войной».

* * *

Всё, что касалось сына, продолжало быть не мыслью, не тоской, а изныванием. Принудить начальницу лечобъединения дать мне жильё я власти не имела. Искать другое место службы не решалась. Без разбору бралась за любые командировки, только бы проехать через Вельск, увидеть и обнять сына. Писала обоим Бахаревым, то Филиппу, то Вере, просила сообщать мне о Юрочке. Регулярнее, чем он, отвечала она:

«Тамара Владиславовна! Получила Ваше письмо, в котором просите меня написать Вам о сыне. Мне, конечно, не трудно, но мне категорически запретили писать Вам, кто – Вы знаете, не знаю почему, но я тем не менее пишу Вам…»

«Тамара Владиславовна, как только будет совсем тепло, обещаю привезти Вам Юрика. Вы проведёте с ним несколько часов. Я знаю, что он не позволит мне этого, но я это сделаю. Чтобы Вы были абсолютно спокойны. В общем, не беспокойтесь, он одет, обут, пока я с ним…»

Я даже вычитывала искренность в обещании Веры Петровны привезти сына. И, сгребая наворот обстоятельств в клубок общей беды, давала себе зарок: «Я ей тоже дам потом возможность видеться с Юрочкой. Ведь она привязалась к нему». Сына она не привезла. До объяснений, почему Филипп не разрешает отвечать мне на письма, додуматься следовало самой. После продолжительного отмалчивания пришло письмо и от него: