Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Лиза родилась в многодетной семье. Мать её имела властный, деспотический характер. Деньги ставила превыше всего на свете. Сознание Лизы было порабощено бездной предрассудков, регламентировано словом «нельзя». Мать так прочно вколотила в неё неуважение к естественным душевным движениям, что вся её жизнь и тогда, и после превратилась в борьбу живых чувств с различного рода запретами. Стремясь вырваться из-под кабальной материнской опеки, Лиза жадно впитывала всех и вся. Открытость и искренность её были поразительны.

Интересная, наблюдательная и скептичная Рая Ш. была самой умной из нас, самой серьёзной, ироничной. Остроты её были невесёлыми, с горчинкой. Рая говорила нарочито неторопливо, отчеканивая не только слова, но и слоги: «Так вот, я и го-во-рю…» Над ней тяготел груз ещё не понятой нами жизни. Её влюблённость в студента гидрографического института Е. радости приносила мало, однако она была предана своему чувству. Жила Рая с мамой и очень любила свою младшую сестрёнку Сашеньку.

Мы были очень разные, но ощущали себя единым сплавом. В нашу компанию вошли и два Кирилла. Одного из них, блондина, мы называли «Кира-белый», другого, брюнета, – «Кира-чёрный». Оба учились в гидрографическом институте. Остроумный Кирилл-белый, которого ввела в наш круг моя школьная подруга Сара, был душой компании, постоянно пересыпал речь английскими словами. Излюбленным его тостом было: «За процветание!» Кира-чёрный – полная противоположность ему. Неразговорчивый, осторожный, скрытный. Был образован, но грешил самоуверенностью.

В нашей компании был ещё один их сокурсник – Коля Г., внук художника Маковского. Жил Коля через три дома от нашего в прекрасной квартире, которую украшал красивый лепной потолок. Высоченные окна с мраморными подоконниками выходили на Неву. В комнате стоял рояль, а оба Кирилла хорошо играли. Потому чаще всего мы проводили время у Коли. Однако однажды мама сказала: «Прошу тебя не встречаться с молодыми людьми по углам, пусть твои подруги и ваши мальчики приходят к нам в дом». И после этого мы часто собирались у меня.

Это была компания очень неглупых, интеллигентных молодых людей. Объединяла нас не только приязнь друг к другу, но и любовь к музыке, стихам. Слушали Скрябина, Шопена, Шуберта. Читали Есенина, Ахматову, Северянина. Говорили о книгах, были в курсе всех музыкальных конкурсов, спектаклей, спорили о Боге, в ходу были афоризмы Оскара Уайльда и… вздор юности.

Время от времени появлялись в компании и новенькие. Я была крайне смущена, когда ко мне в институте подошла студентка французского факультета Роксана Сиобори и сказала, что приходит к нам на факультет специально для того, чтобы полюбоваться мною. Пробормотала ей в ответ что-то светское. Однако она проявила недюжинную настойчивость, попросила разрешения зайти ко мне домой. Едва знакомство переставало быть мимолётным, я тут же предупреждала: «А вы знаете, у меня арестован отец». Роксане сказала тоже. Обстоятельство это она приняла как-то особенно близко к сердцу, сочувственно, подкупив тем и маму, и меня.

Приехав к нам однажды и засидевшись допоздна, Роксана себя плохо почувствовала. Мы её оставили у себя ночевать. В последующие дни ей лучше не стало. Она пролежала у нас около двух недель. Мы с мамой выходили её, и она стала своим человеком в доме. Роксана училась на пятом курсе французского факультета, была старше меня лет на семь. Внешность у неё была броская: некрасивая, худощавая, с чёрной чёлкой на лбу и выдвинутой вперёд нижней челюстью. Несмотря на сохранявшееся между нами «вы» и возрастную разницу, мы увлечённо разбирали с ней весь мир по косточкам. Если у всех моих подруг были семьи, то Роксана была одинока.

Осложнялась эта дружба тем, что Роксану категорически не приняли все остальные. Не нравилась она им, и всё тут. Я находилась в нелёгком положении человека, который сводил несводимое. Как верный друг, я отвоёвывала для неё сантиметр за сантиметром:

– Ну можно Роксана придёт сегодня вечером со мной? Ей так тоскливо!

Соглашались, хотя и скрепя сердце. Мало рассказывая о себе, Роксана всё-таки не скрыла того, что ей нравится один человек. Говорила, что хочет знать, каким он покажется мне. Так она однажды появилась в нашей компании с голубоглазым седым мужчиной. Знакомый Роксаны представился: «Яворский». Гость рассматривал нашу коллекцию открыток Парижского салона, составлявшую гордость Коли Г. С одной из них он подошёл ко мне. На разъярённом мифическом животном, изо рта которого извергалось пламя, а шерсть стояла дыбом, вцепившись в его гриву, сидела обезумевшая нагая женщина. Называлась картина «Страсть».

– Он мне не понравился, – сказала я Роксане.

– Такие мужчины не могут не нравиться! – заносчиво ответила она. – Если вы будете утверждать, что остались к нему равнодушны, я не поверю. Вы вообще со мной не откровенны, – не могла уже остановиться она, – у вас столько поклонников. Вы хотите, чтобы я поверила, что вам никто не нравится? Да? – настаивала Роксана.

– Никто мне не нравится. В самом деле, – убеждала я её.

Роксана неожиданно взорвалась: