Жизнь – сапожок непарный. Книга первая

Сестра приехала с мужем в гости. В юности Лили и Каминский (муж сестры) любили друг друга. Однажды поссорились. Лили уехала в Днепропетровск навестить мать. А через некоторое время туда пришла телеграмма от родной сестры: «Поздравь меня, я мадам Каминская». После предательского замужества сестры Лили с отчаяния тоже вышла замуж. Через год с ребёнком ушла от мужа. А у второго её мужа сохранилась старая привязанность. Она звонила Лили по телефону: «Милочка, принимайте мужа, он пошёл от меня домой, совсем ещё тёпленький». Лили со слезами вспоминала своё прошлое. А я от подобных открытий съёживалась.

«Взрослая» дружба с нею приблизила к пугающей стороне жизни, в которой не существовало ни великодушия, ни уступчивости, где умение захватить что-то хитростью и силой возводилось в доблесть. За всем этим таились неизвестные, непонятные чувства. И самым страшным было то, что они исходили из отношений между близкими людьми. Я смотрела на импозантного Каминского, с видом побитой собаки следовавшего по пятам за Лили, на её самоуверенную непривлекательную сестру, которая только посмеивалась, и всеми силами души отвергала всё это. Жаль было Лили. Она открылась мне как человек несчастной Судьбы. В результате из всех перипетий наших отношений выработалось что-то вроде обоюдного сострадания. Многие даже называли её моей «дубль-мамой». Она часто пыталась заслонить меня собой.

Имя одного человека, с которым меня познакомила Лили, я должна упомянуть особо. Москвичу Платону Романовичу Зубрицкому было тридцать два года. Работал он в наркомате кинематографии по обмену фильмами с заграницей. Он был как раз из тех, которые приходят встречать в дождь с зонтиком и галошами. Вскоре после знакомства я услышала:

– Давайте-ка пойдём в «Пассаж» и купим вам новые туфельки.

Разговор о «Пассаже» я приняла в штыки; от заботы всё-таки дрогнула. Поняла, что в жизнь постучался внимательный и добрый человек. На его влюблённость отозвалась лишь дружбой. Для продолжения этих редкостных отношений жизнь изготовила впоследствии странное место и время.

* * *

Меня тянуло к сверстникам. Влюбиться? Выйти замуж? Ну конечно же, всё это ждёт меня, но ещё не пришло. Три мои подруги уже давно влюблены. Моя дорогая Ниночка заламывает руки, благодаря Бога за радость любви к своему избраннику.

– Ты не представляешь, какое это счастье! – с придыханием говорила она. И глаза её были полны слёз.

Я и сама видела, как она счастлива.

– Мой Е. собирается в экспедицию на Северный полюс. Вот бы поехать вместе! – мечтательно произносит изысканная, умная Раечка.

– Се-рё-жа! Се-рёж-ка! – выпевает Лиза влюблённо. – Верно ведь, он лучше всех? Ну скажи!

А я? Немного увлеклась пустым А., потому, наверное, что он дразнил меня за привязанность к Загоскину, начисто перечёркивал «Юрия Милославского» и «Аскольдову могилу», в которых я находила что-то для души.

По отношению к этому нашему кругу всё «артельное», где я зарабатывала деньги, было как бы пришлым, добавочным. А в кругу друзей-сверстников царило тогда безоглядное доверие. Мы радовались тому, что кому-то идёт новая шапочка. Утоляли потребность поделиться соображениями о жизни, о человеке. Мы знали всё не только друг о друге, но и о мамах и сёстрах друг друга. Перезванивались по телефону и виделись ежедневно. Наш дом никогда не пустовал. В нём все существовали открыто и раскованно.

Именно поэтому стало как-то тревожно и смутно, когда в ритме встреч явно что-то нарушилось: то один долго не приходил, то другой, с туманными объяснениями или вовсе без них.

Первой явилась с неожиданным и страшным разговором прямая, искренняя Лиза.

– Поклянись, что никому не скажешь! Меня вызывали.

– Куда?

– В Большой дом. Спрашивали про всех нас. Про тебя тоже.

– Что?

– Про тебя в общем мало. Они только сказали: «Ну, настроение этой девочки нам понятно. У неё арестован отец. Она не может хорошо относиться к советской власти…» Они ведь про всех спрашивали, чего ты так испугалась?

– А ты?

– Что я? Сначала перетрусила. Но тот человек такой внимательный. Знаешь, как он меня принял? Снял пальто, усадил. Мне, конечно, было приятно, что они мне доверяют. Про Раю спрашивали.

– А там что, не один был?

– Двое.

– А про Раю что?

– Сказали: «Вот вы все так бедно одеваетесь, а у вашей Раи есть беличья шуба. Вы не задумывались, откуда она у неё? Ведь её мать мало зарабатывает».

– При чём тут шуба?

– А правда, откуда у Райки шуба? Она что-то говорила про дядю. Может, он ей купил? Мы ведь не задумывались: откуда?

Пересказанные Лизой вопросы столь мрачного и злодейского для нашей семьи государственного учреждения, как Большой дом, навели на меня ужас. По десяткам оттенков я улавливала, что сама Лиза ничуть не смущена вызовом. Напротив, горда. Вызов делал жизнь Лизы значительнее, осмысленнее. Она, как и все мы, была простодушна. В том, что походя в нас заронили недоверие друг к другу, она не разобралась. Недоверие только посеяли. Прорасти оно должно было само.

Прежде про такого рода вызовы мне слышать не приходилось. Теперь я стала всматриваться в каждого из друзей.

Следующим был Давид Нейман.