Жизнь счастливая, жизнь несчастная

Я понимала, что не последнюю роль в ситуации с манежем сыграла мама, несмотря на то, что во время конфликта её не было дома. Она рассказала своим родителям, что её не устраивает, как я переставила мебель, вместо того, чтобы обсудить этот вопрос со мной. Баба с дедой нагрянули с визитом этим же вечером словно ревизоры, чего я совсем не ожидала. От мысли, что мать снова устроила заговор за моей спиной, мне становилось вдвойне обидно. Мои намерения были чисты и невинны, и та грубость, с которой со мной обошлись родные, ни чем себя не оправдывает.

Ситуация схожая с перестановкой уже была в моей жизни, и закончилась она для меня так же драматично, причинив непоправимый вред моей психике. Началось всё с того, что в девятом классе я начала посещать секцию вольной борьбы. Занятия проходили на другом конце села, но меня не утомляли столь длительные прогулки. Напротив, душу грело желание и радостное предчувствие.

Мы с одноклассницей были единственными девочками в набранной группе. Обычно мы обособлялись от компании мальчишек в спортзале, садились на плотный синий мат и о чём-нибудь разговаривали, пока не приходил тренер. Наш тренер, плотно сложенный коренастый мужчина с загорелой кожей, давал нам различные задания на разминку. Мы качали пресс, делали отжимания от пола, приседания и бегали кругами по спортзалу. Я не ныла от нагрузок, но мне не хватало настойчивости и упорства. Тренер говорил мне: «Алёна, не бросай начатое! Иди до конца! Иди до конца!» Его слова я запомнила как ценное наставление на всю дальнейшую жизнь.

Занятия кончались в семь часов вечера. После них я чувствовала нестерпимую жажду и приходя домой с жадностью набрасывалась на воду. Маме не нравилось, что я так поздно возвращаюсь и не уделяю достаточно времени сидению за учебниками, но она не высказывала мне никаких претензий. Как обычно, молча, убирала посуду, молча мыла полы и молча ложилась спать. Если бы я могла знать, что за этим молчанием таится нечто суровое, то, что в конечном итоге принесёт мне такую боль… Я пребывала в сладком неведении, лишь где-то на краешке моего сознания копошилась обида от того, что мама не разделяет моей радости и окрылённости. Но мне было так хорошо, что я этого не замечала.

Однажды к нам в гости пришли баба, деда, тётя и сестра. Я была рада родственникам, но вскоре от моей радости не осталось и следа.

– Тебе надо думать не о том! – с упрёком говорили мамины родители. – Ты должна готовиться к экзаменам, а не дурью всякой маяться.

Баба Валя в пух и прах раскритиковала секцию, всех моих товарищей по вольной борьбе и тренера. Она расплюснула своим тяжеленным кулаком всё то, что я так ценила в последнее время, от чего я оживала и к чему тянулась.

Я сидела на диване, съёжившись и пытаясь проглотить все эти грубые и резкие слова, которые услышала от маминых родителей. Но эмоции взяли верх, и я заплакала слезами горечи и обиды. Родственники умолкли. Они не ждали такого поворота событий.

Накануне произошедшего мама, обеспокоенная тем, что я увлечена борьбой, а не учебниками, пришла к своим родителям и как обычно, в красках, расписала им все обстоятельства. Она умела преувеличивать значимость тех или иных событий и описывала их с присущей ей эмоциональностью и истеричностью. Обеспокоенные родственники сговорились между собой, что в такой-то день и такой-то час нагрянут к нам домой и проведут со мной «беседу», целью которой было искоренение «не тех» устремлений и взглядов.

Я не пошла против воли родственников и бросила вольную борьбу. Тренеру сказала правду: «Мне бабушка запрещает», но товарищи по секции только посмеялись надо мной. Если бы они знали, какой моральный урон я понесла и сколько жгучей боли скрывалось за этой фразой, с их лиц сошли бы улыбки.

Вскоре после визита родственников у меня проявились симптомы обсессивно-компульсивного расстройства. Началось всё с того, что подступавшую к горлу тревогу я пыталась снять определёнными действиями или, как говорят в психиатрии – ритуалами. Я по пятьдесят раз пылесосила ковёр в одном и том же месте, тщательно ведя счёт движений щётки. Страдали мои школьные тетради, поскольку написанные от моей руки буквы имели не ту форму, какую мне хотелось бы видеть, они не нравились мне и это вызывало беспокойство. Я пыталась их исправить то кончиком бритвы, то корректором. Доходило до того, что на тетрадном листке образовывались дыры от многочисленных исправлений. Одноклассники замечали моё странное поведение и посмеивались над тем, как я дотошно, слой за слоем замазываю корректором буквы.

Я не знала, что со мной происходит и была не в курсе того, что причина беспокойства – не ковёр и не буквы, а нечто глубинное внутри меня самой, то, что было сломано и теперь не подлежало починке.