Жизнь Шаляпина. Триумф

– Никак не могу выразить своего отношения ко всему, что у нас происходит. Думаю, разговариваю с друзьями, товарищами… Порой мне кажется, что я социалист, готовый перестроить этот грубый и несправедливый мир. Вместе с Горьким, Леонидом Андреевым, Собиновым и другими писателями, художниками, учеными, вообще людьми передового мышления, на дружеских пирушках, на разных собраниях я не раз высказывал критические оценки царю и вообще правителям, не раз говорил, что жизнь российского народа закована в цепи и не может двигаться вперед путем свободного развития. Знаю, что Горький принадлежит к самой тайной и крайне революционной партии и поддерживаю его деньгами, концертами, «Дубинушкой», наконец… Но почему столько возникло партий? Люди огородили себя каким-то частоколом партийных регламентаций и параграфов. На словах они все готовы положить свои головы за народ, за его благо и счастье. Но какой ценой? Вы знаете, что творилось на улицах Москвы в дни декабрьского восстания в прошлом году? Сколько зряшной крови пролилось? И все эти партии по-разному относятся к этим трагическим событиям. Каждая из этих партий поет на свой лад. Быстро прошла радость в ожидании перемен к счастливой жизни. Опять стало хмуро и сурово в столицах, по стране идет волна погромов, волнуется крестьянство, требует землю, жжет помещичьи усадьбы, поднимают восстание в Свеаборге и Кронштадте, разгоняют Государственную думу, обещают всероссийскую забастовку… Почему так все неладно устроено? Когда Горький заговорит, я ему верю, с душевной тревогой и болью говорит он о народе, о его бесправном положении. Но как только начинаю читать книжки про социализм и как его достигнуть, меня сразу начинает одолевать скука, каюсь, Владимир Васильевич, даже и противно. Ну скажите, зачем мне знать, сколько из пуда железа выходит часовых колесиков? Сколько получает первый обманщик за выделку колес, сколько второй, сколько третий и что остается обманутому рабочему? Ясно, что кто-то кого-то обманывает, но я же не буду регулировать эти отношения. И притом все время там говорят о равенстве! Ведь равенства никогда и не может быть… Вы талантливее меня, больше работаете, чем я, так вы и должны получать больше, а не столько же, сколько и я, лодырь и лентяй. Какое же тут равенство?

– Значит, Федор Иванович, вам попались плохие книжки, если не увлекли вас мечтой социалистической. Вот Герцена б надо вам почитать. Мне кажется, иной раз он выше, гораздо глубже и шире, чем Лев Великий. Бунтовщик, эмигрант, сопротивник правительства, непокорный, непослушный, своевольник, каким горячим и пламенным борцом он выступает во многих своих сочинениях. Он бы убедил вас.

– Да меня и не надо убеждать, меня Горький убедил. Но ведь это ж все слова, а дело-то пока кровавое. Когда я встретил Горького, мне показалось, что я нашел тот очаг, у которого можно забыть, что такое ненависть, узнать, что такое любовь и дружба. У этого очага я уже совсем поверил, что есть на свете хорошие, искренние люди, любящие свой народ. Но вскоре я узнал, что у этого очага появилась Мария Федоровна, а Екатерина Павловна уехала с детьми сначала в Крым, а потом и за границу. И вот сейчас узнаю, что Катенька умерла. Революцией увлеклись, а человека позабыли, не сберегли. Возможно, я не разбираюсь в политике и не умею относиться к явлениям жизни с политической точки зрения; я актер, а не политик… Для меня на первом плане только люди, поступки и дела. Дела добрые и злые, жестокие и великодушные, свобода духа и его рабство, разлад и гармония, как я их воспринимаю простым чувством, – вот что меня интересует. Если подавляют мою свободу, я протестую. Скорее, во мне есть некоторое зерно артистического анархизма. Как вы думаете, Владимир Васильевич, а?

– Ну и загадку вы мне подбросили. Такого психологически тонкого монолога я еще не слыхивал, не разобраться сразу. Я вспомнил одну сегодня почти забытую книгу Флобера, роман «Воспитание чувств», я читал ее очень давно, но отлично помню яркие, колоритные страницы, где описывается Париж и парижские события 1848 года. Эти страницы писаны так сильно и талантливо, что вполне не уступят описаниям самой Жорж Саид в «Орасе» парижской революции 1830 года. Так много сходного в положениях и мыслях с нынешним временем и с нынешними людьми. По-моему, нынешние наши люди стоят выше тогдашних французских и во многом идут дальше, смелее и сильнее. И был ли когда-нибудь в 1848 году, во Франции, такой пролетариат и такой рабочий класс, какой у нас теперь существует. Кажется – ни-ни.

Стасов подошел к книжному шкафу и вытащил небольшую книжку.

– Вот, кстати, этот роман.

– Я читал этот роман, мне Горький рекомендовал его прочесть. Есть в романе действительно поразительные места. Сейчас покажу…

Никогда еще не видел Стасов Федора Ивановича в столь возбужденном состоянии. Шаляпин лихорадочно перелистывал книгу, читал вслух какие-то слова, торопливо возвращался к середине книги, потом снова уходил к концу ее.