Жизнь Шаляпина. Триумф

– Ты не поверишь, как только столкнулся в первый же день с этим театром, почувствовал разочарование. Едва добрался куда нужно. Театр маленький, какие-то лабиринты, толчется масса народа, которые вроде и служат в театре, но делают вид, что им ничего здесь не нужно, полнейшее равнодушие всяк и каждого. По-французски расспрашивал, где хоть какое-нибудь начальство. Никто не знает. А где репетиционный зал? Никто ничего не мог сказать мне. Махнут куда-то в сторону и уходят. Наконец какая-то добрая душа провела меня в зал для репетиций, где я с радостью увидел Титта Руффо, который тут же меня успокоил, рассказав, что этот театр исключительный по исключительно равнодушному отношению к артистам.

Шаляпин широко улыбался, слушая разгорячившегося при воспоминаниях о первом посещении театра «Казино» Собинова. Он-то уже привык к здешнему климату, хорошо знал эти порядки.

– Ты, Леня, слишком молод, чтоб тебя принимали за знаменитого артиста, которого они ждали. Потому-то и не обратили на тебя должного внимания, – добродушно сказал Шаляпин.

– Пожалуй, ты прав, как только узнали, что сей младой муж и есть Собинов, сразу все изменилось. И помощник дирижера сразу объявился, и сам дирижер, милый маленький старичок, и главная моя партнерша Сторкио, и сразу собрался хор и началась репетиция. Все-таки удивительный народ… Никогда в жизни, даже в Большом театре, не видел столько начальства на репетиции, а перед репетицией была поименная перекличка, как в полку. А вечером пришел проведать меня Гинсбург, сказал, что дирижер очень доволен репетицией, похвалил наш дуэт, сказал, что даже не мог предположить, что в наше время можно так петь. И говорил твой Гинсбург без умолку, рассмешил меня тем, что хотел показать себя знатоком всех профессий на свете.

– Это хорошо, что ты понравился ему. Это такой пройдоха. Если он возьмется за тебя, он сделает тебе такую рекламу… Он и мне дал такую колоссальную рекламу, что я уже заключил контракты с Северной Америкой, Лондоном, Аргентиной, Бразилией. Это удивительный аферист, так что я могу и без императорского театра прожить. А тут еще Дягилев пристает со своими колоссальными проектами покорения Европы русским искусством.

– И кажется, Федор Иванович, – заговорил до сих пор молчавший Судьбинин, – это ему удается. Во всяком случае, выставка русских художников в Осеннем салоне в Париже в прошлом году поразила не только французские художественные круги. Дягилев сумел развернуть перед французами весь блеск и всю широкую палитру русского искусства, начиная с царских портретов допетровской Руси и кончая Репиным и нашими днями. Французы видели лишь крохотную выставку из пятидесяти картин в помещении русского клуба несколько лет тому назад, а тут семьсот пятьдесят картин… По той давней выставке французы и судили о нашем искусстве, а если русские художники выставлялись в салонах, на Всемирных выставках, то это были единичные случаи, да и картины их висели впотьмах, мало кем замечались. А тут Боровиковский, Левицкий, Кипренский…

– Простите, Сергей Николаевич, – деликатно перебил Судьбинина Шаляпин. – Я слышал об устройстве этой выставки еще в сентябре прошлого года от Стасова, вечная ему память, прекрасный был старичина, а он ругал эту выставку, о которой ему конечно же рассказывали, и он сам следил за ее подготовкой. Этот факт, по его словам, приводил его в ужас и отвращение. Ругал Ивана Ивановича Толстого и великого князя за участие в этом ужасном деле, как он выражался. Ну а уж про Дягилева не мог и спокойно говорить, пройдоха и пролаза, жаждущий себе местечка в академии или в Эрмитаже, это будет не выставка, а сплошное декадентство, сплошные безобразные глупости и нелепости. И не только Дягилева ругал, но обвинял Серова и Репина в сотрудничестве с Дягилевым. Так разбушевался старик, еле его успокоил…