Жизнь Шаляпина. Триумф

– Да, он еще покажет себя, особенно если узнает, что так о нем говорят. Вы знаете, порой мне кажется, что я все свое сочинил из самолюбия, а не само по себе явилось. Вспоминаю, как я обиделся на одного киевского критика, написавшего обо мне, что я по преимуществу симфонист. Я тут же сел за оперу, другой критик упрекнул меня за то, что у меня удачнее всего получаются народные сцены, и я после этого пишу свою «Царскую невесту», в которой я главное внимание обращаю на сольные партии певцов, затем – «Царь Салтан», «Сервилия», где предпочтение тоже отдается певцам. Стасов как-то упорно мне доказывал, что я не умею писать речитативы, и вот я исключительно из самолюбия сочиняю специально речитативного «Моцарта и Сальери». И вы не поверите, Федор Иванович, иной раз думаю о ничтожности своего характера, так зависимого от чужого влияния, да и значение моего таланта падает в моих же собственных глазах. Я уж и не говорю о том, что я взялся за переработку и редактирование «Бориса Годунова» только после того, как его разругал Герман Ларош.

– Расскажите, Николай Андреевич, о Модесте Петровиче, Владимир Васильевич мне многое о нем порассказал, но вы всегда так скупы на разговоры, а сегодня вас растравила «Саломея», – с надеждой в голосе попросил Шаляпин, – я очень жалею, что не застал его в живых. Это мое горе. Это все равно что опоздать на судьбоносный поезд. Приходишь на станцию, а поезд на глазах у тебя уходит – навсегда!

– Нет, Федор Иванович, позвольте с вами не согласиться. Вы не опоздали на судьбоносный поезд, о Мусоргском рассказали вам мы, старики, его друзья и современники, Стасов, Кюи, Кругликов, Направник, да многие еще живут, дружившие с ним и хорошо знавшие его. Мы, старики, многое из накопленного и созданного нами успели передать. Что мы получили от наших предшественников? Глинка, Даргомыжский и Серов, а вы и ваше поколение получили от нас гораздо больше.

– Нет слов, Николай Андреевич, как я рад, что в самом начале своего артистического пути я встретился с представителями могучей кучки, эти встречи, знакомство, дружба с вами – большой подарок судьбы.

– Мы давно поняли, что Мусоргский – гений. И если б вы знали, с каким чисто религиозным усердием я взялся за «Бориса Годунова», вот сейчас критикуют меня за то, что я редактировал оперу, порой упрекают меня, что я исказил творческий замысел, не понял Мусоргского. Но я сделал лишь то, что нужно было сделать, иначе нужно было начинать спектакль в четыре часа дня и заканчивать в три часа ночи. Я взял все ценное и сохранил, а без этой работы опера могла бы и до сих пор лежать огромной глыбой нотной бумаги. Модест Петрович был человеком сложным, противоречивым, легко поддающимся всяким слухам и наговорам. С удовольствием вспоминаю время, когда ему было лет двадцать пять, а мне – двадцать. Тогда он написал романс «Ночь» на измененные слова Пушкина. Этот романс был сочинен до «Саламбо», «Женитьбы» и «Бориса Годунова». Славная вещь, Модест Петрович верил еще в красоту. Надо будет ее, а также «Серенаду смерти» наоркестровать. После нашей свадьбы с Надеждой Николаевной мы жили в одном доме с Модестом Петровичем, слышали, как он, бывало, играл своего «Бориса». К нам в ту пору он охладел, что-то ему насплетничали, сказали, что будто бы мне не нравится музыка его, а потому стал редко бывать у нас. Вообще же Мусоргский в конце дней своих, будучи очень бедным, жил в одной комнатке, носил повседневно старенький, засаленный пиджачок, правда, старался и этому пиджачку придать щеголеватый вид. Мог ни с того ни с сего процедить сквозь зубы какую-нибудь изысканно вычурную французскую фразу. Вот и все, что осталось от его прежнего изящества, гвардейской щеголеватости. Уж очень много пил, Федор Иванович, не вылезал из кабаков, вот в чем его трагедия. Помню, как он блестяще играл на рояле у Тертия Ивановича Филиппова, все были в восторге, а после этого так напился, что с ним сделался припадок, и его тогда же свезли в больницу. Здесь же Репин написал его портрет, это был уже конченый человек, путался в словах и скончался от ожирения сердца. Грустная история, Федор Иванович, какое печальное угасание жизни, трагическое угасание гениальной личности. Эта водочка проклятая сгубила много русских талантов. Так что не жалейте, что не увидели в живых Модеста Петровича. Мы, старики, все вам рассказали о нем, что нужно артисту, чтобы понять и играть его образы.

Римский-Корсаков мелкими глоточками допивал свой кофе.